Ровно в девять приехали рабочие. Привезли на крыше «Жигулей» раму, оцинкованное железо и прочее добро. Подняли всё на третий этаж и начали устанавливать на балконе.

— Ты только советов нам не давай, — сказал первый рабочий.

— Хорошо, не буду, — сказал я, взял телефон и ушёл на кухню.

За мной сразу пришёл второй рабочий. Пришёл и сказал:

— Ты не обижайся. Я когда-то сдуру университет окончил. Так что сам советы давать умею. А когда другие дают — ненавижу. Потому что на хрена мне их вшивые советы.

— Я не обижаюсь, — сказал я, и рабочий с кухни ушёл, оставив меня наедине с грязной посудой.

Заработала дрель.

— Бьёт током, — сказал первый рабочий и после паузы ругнулся матом.

— Раньше не била, — сказал второй.

— Это от сырости, профессор, — сказал первый.

— Да, — сказал второй, вспомнив, наверно, университетский курс физики.

Рабочие попеременно, теснясь, задвигались в пространстве квартиры. Что-то принося, раскладывая, перемещая. Они сразу затоптали полы в комнате, в коридоре и в кухне. Всё покрыли следами. Правда, не по своей вине. Балкон и улица после дождя были мокрыми и грязными.

Выглянуло откуда-то из-за угла солнце. Отразилось от оцинкованного листа и исчезло. Лист потускнел, и стало темно. Как будто сейчас не утро, а вечер.

Включился холодильник. И стал гудеть. Громко и с натугой, так, словно ехал в гору.

— Надо его разморозить, — подумал я. — Всё равно день пропал и пошёл насмарку.

Я встал с табуретки, открыл холодильник, заглянул в него, выдвинул из-под морозилки судок. Задвинул. Яйца, картошка, хлеб, кетчуп. Ага, вот ещё кусок сыра. В общем, портиться нечему. Повернул колесо выключателя. Холодильник затрясся и смолк. Пусть стоит, нагревается воздухом жилья. Когда стечёт — вытру. А посуду завтра вымою. Или послезавтра.

Дрель продолжала выть. Чтобы закрепить раму, рабочие сверлили бетон и курили папиросы «Беломорканал». Я думал их давно не выпускают, эти одиозные папиросы. Оказывается, выпускают.

— Ничего, что мы курим «Беломор»? — рабочий с университетским образованием пришёл в кухню, и пепел с его папиросы упал на пол.

— Ничего, — сказал я. — Они мне напоминают юность: «Красная стрела», кони Клодта, Дом книги, фабрика Урицкого.

— Теперь она «бывшая фабрика Урицкого». Вот, на пачке написано.

Он протянул мне пачку и наступил на пепел.

Действительно, так и написано — бывшая.

Телефон не звонил. Никому я не был сегодня нужен. Хотя не только сегодня. Но это ладно. Да и не совсем правда. Правда, но не совсем. Элле я всё-таки нужен. Конечно, нужен. Кто же ей нужен, если не я? Никто не нужен. Разве что сын. Но сын есть сын. Родная кровь. Потомок. Надежда.

— Эй, пацан, отойди! — крикнул с балкона первый рабочий. — На тебя что-нибудь упадёт. Молоток, например.

Пацан не отошёл. Он стоял и смотрел вверх. Ему было интересно. Может быть, он никогда раньше не видел, как ставят на балконе раму.

— Федя, уйди!

Это уже крикнула пацану бабушка со стороны мамы. Федя испугался. Бабушка у него была страшная, особенно когда торчала по пояс в окне и орала. И он из-под балкона ушёл на безопасное расстояние, от греха подальше. Рабочий закашлялся. И стал кашлять изо всех своих физических сил, до слёз. Всё-таки курить папиросы «Беломор» опасно для здоровья рабочих.

В холодильнике капнула талая вода. Раз и ещё раз. И закапала в каком-то неустойчивом ритме. Рабочие перестали сверлить и стали бить молотком.

— Мешать не будет? — сказал первый рабочий.

— Давай померяем шурупы, — сказал второй. — А то у меня есть подозрения.

И всё стихло. Видимо, они производили замеры.

Скоро два месяца, как умерла мама.

Надо сходить на кладбище. Я был там не очень давно. На сорок дней. Но теперь собираюсь не столько к родителям — хотя, конечно, и к ним тоже, — сколько по делу. К Коле Антипу, давнему приятелю, в прошлом коллеге. Чтобы заказать у него памятник. Я думаю, один на двоих. Не знаю, понравится ли это Коле, но родителям должно понравиться.

А вот то, что я опять живу один, им понравится вряд ли. Застеклю балкон и заведу кошку. И кошка с балкона не упадёт.

Элла говорит: «Не хочу сейчас затевать развод. Костя закончит школу, куда-нибудь поступит, и я к тебе перееду. А пока будем любовниками».

На это я ей сказал: «Хорошо, будем. Тем более что мы — они и есть».

И она продолжает приходить ко мне, как это у нас повелось издавна, один-два раза в неделю, а иногда живёт дня по три, оставив Костю в нагрузку мужу или отправив принудительно к бабушке. Когда он отдыхает в каком-нибудь молодёжно-оздоровительном лагере, она тоже живёт здесь. Поэтому она говорит: «Не смей без меня заводить кошку. Я хочу принимать в этом активное участие».

Дочь тоже хочет участвовать в судьбе будущей кошки. Видно, они не доверяют мне и моим жизненным принципам. И на это недоверие у них есть основания: я считаю, что кошку нужно взять с помойки. А дочь и Элла так не считают.

Не знаю, что бы я без Эллы делал. Наверное, ничего. Буквально. Потому что ничего бы я делать не мог. Да, без Эллы мне нельзя. Особенно теперь, когда нет мамы. От жены я сбежал ещё за год до маминой смерти. А жить один не умею. Не дано мне такого таланта от Бога. Один я начинаю лихорадочно спать с кем попало, пить всякую гадость, а есть как раз регулярно забываю. И работаю меньше. Потому что, когда живёшь один, работать не для кого и не имеет глубокого смысла. Мне-то самому что нужно? Ничего. У меня всё необходимое есть.

— Ударь снаружи, — сказали на балконе. — Ты что, обалдел? По верхней стойке ударь. Профессор!

— Ударяю.

И раздался удар молотком по дереву.

В холодильнике капало всё чаще. И в конце концов потекло. Солнце не появлялось. Но и дождь тоже не шёл. Элла не звонила. Рабочий опять кашлял, а откашлявшись, плюнул вниз. Через балконную дверь влетела весенняя муха. Она жужжала, как ненормальная оса, весело мотаясь из коридора в кухню и обратно. Потом села на пол. Я метнул тапок и попал. Муху расплющило в кашу. Телефон зазвонил. Я взял трубку.

— Са-ша, — сказала Элла. — Это я.

— А это я, — сказал я.

— Нам вызов пришёл, — сказала Элла.

— Какой вызов? — сказал я.

— В Германию.

— В какую ещё Германию?

Элла обиделась:

— Ты придуриваешься?

На что я промолчал, а она сказала:

— Мы же пять лет назад документы подали, и всё это время — никакого ответа. Ни положительного, ни отрицательного. А тут — как снег среди ясного неба. Такая радость. Тем более жене брата удалили грудь, у папы свищ, а там медицина — бесплатная и на уровне.