— Лия, может, не стоит? — В Луизином голосе слышится страх. Он лишь эхо моего страха, но я знаю: иного способа нет.

— Дайте мне медальон, пожалуйста.

Хочется думать, что в глазах Димитрия я читаю восхищение, но, верно, это всего лишь смирение. Как бы там ни было, он роется в кармане. Дыхание у меня обрывается при виде свисающей из его руки черной бархатной ленты. Конечно, я часто видела медальон на запястье у Сони. Но смотреть на него, когда он надежно застегнут на той, к кому я питала безграничное доверие — не так опасно, как брать его в свои руки.

Димитрий протягивает мне вещицу, и я закрываю глаза, когда пальцы мои смыкаются вокруг шелестящей ленточки. Прикосновение бархата и холодящего металла медальона знакомы мне до боли. Острое узнавание пронзает меня смесью ненависти и отчаянного желания. Лишь неимоверным усилием воли я заставляю себя открыть глаза, вернуться в настоящее и собраться с мыслями.

А я ведь даже еще не надела медальон.

Однако что проку долго размышлять над тем, чего нельзя изменить? Над тем, что необходимо выполнить, каким бы болезненным и жутким это ни казалось.

Я обматываю ленту вокруг правого запястья и защелкиваю золотую застежку. Отметина у меня на другой руке, но я уже знаю: это вовсе не гарантирует безопасности. В прошлом медальон находил дорогу туда и гораздо более сложными путями.

Наконец Луиза нарушает молчание и дрожащим голосом произносит:

— Но… Лия, тебе нельзя носить медальон. Ты же знаешь, что может случиться!

— Лучше, чем кто-либо знаю. Но иного выхода нет.

— Может, ты отдашь его Эдмунду… или Димитрию? Кому угодно — лишь бы не тебе…

Я не обижаюсь на ее слова, ведь она хочет лишь защитить меня. Она знает: я уязвимее всех пред зловещей силой медальона — благодаря выпавшей на мою долю проклятой роли Врат.

— Нет, Луиза, мне и так повезло, что Соня столь долго его хранила. Нельзя же вечно перекладывать свою ответственность на других.

— Да, но… — Она переводит взгляд с Димитрия на меня и обратно. — Димитрий?

Он смотрит мне прямо в глаза. Не знаю, что он видит в них, что заставляет его смотреть на меня так, будто все самые сокровенные тайны моей души лежат пред ним как на ладони.

— Лия права, — произносит он. — Ей следует хранить медальон у себя. Он принадлежит ей.

Он говорит это без малейшего трепета, без тени сомнения в глазах — и в этот миг я чувствую первые шевеления чего-то более глубокого, чем простое физическое влечение. Более глубокого, чем странные узы, сковавшие нас почти с самого начала.

Луиза вспыхивает.

— Но как ты помешаешь медальону перебраться с одной руки на вторую? За три дня и три ночи?

Я с усилием отрываю глаза от Димитрия и поворачиваюсь к Луизе.

— Я лишь однажды потеряла контроль над ним — во сне.

Она смотрит на меня как на полоумную.

— Ну и?

Я пожимаю плечами.

— Не буду спать.

— Что ты имеешь в виду? Как это — не будешь спать?

— Ровно так, как и сказала. До Алтуса три дня. Буду бодрствовать, пока мы туда не доберемся. Не сомневаюсь, Сестры что-нибудь да придумают.

Луиза поворачивается к Димитрию.

— Может, хоть вы ее вразумите? Ну пожалуйста!

Он подходит ко мне и берет меня за руки, а потом улыбается Луизе.

— По мне, ее речи достаточно разумны. Это наилучшее решение на данный момент. Я предпочту доверить медальон Лие, чем кому-либо еще.

Луиза смотрит на нас так, точно мы оба спятили, и всплескивает руками.

— А что с Соней? Может, мы заставим Лию еще и за нее отвечать?

Даже при тусклом свете костра видно, как темнеют глаза Димитрия.

— Нет, конечно. Мы с Эдмундом уже это обсудили. Он поедет впереди, ведя Сонину лошадь в поводу. Вы поскачете следом, а Лия за вами. Я буду последним, на случай, если вдруг что-нибудь пойдет не так. Если Соне потребуется отойти по личным надобностям, вы пойдете с ней. В нынешнем ее состоянии вряд ли она попытается сбежать. — Он поднимает голову и обводит взглядом темноту, что сгущается за кругом света от костра. — Бежать-то некуда.

На миг мне кажется, что Луиза хочет возразить и вот-вот начнет спорить, но она, подумав, произносит:

— Что ж, хорошо. — В ее голосе слышится ворчливое восхищение.

Димитрий кивает.

— Лие спать нельзя, но вам-то непременно надо. В ближайшие дни мы все должны оставаться бодрыми и здоровыми.

Луиза нерешительно соглашается. Я знаю: ей не хочется бросать меня одну бодрствовать всю ночь.

— Лия, ты уверена, что с тобой ничего не случится?

Я тоже киваю.

— Конечно. Я ведь уже проспала половину ночи. Вот завтра будет другое дело.

— Не беспокойтесь, Луиза. — Димитрий обнимает меня за плечи. — Я проведу здесь всю ночь. Лия ни на секунду не останется одна.

Облегчение на лице моей подруги скрыть невозможно. А следом приходит усталость, до сих пор таившаяся в уголках ее глаз. Луиза подходит ко мне и крепко обнимает.

— Что ж, до утра. Если что-нибудь понадобится, только позови, ладно?

Я киваю. Луиза поворачивается и бредет через лагерь к палатке.

— Устраивайся. — Димитрий прислоняется спиной к бревну у костра и притягивает меня к себе, так что я могу склонить голову ему на грудь. — Я помогу тебе скоротать время до утра.

— Да не нужно, право. Ничего со мной не случится. — Сперва я решительно не допускаю этаких вольностей и держусь прямо, не касаясь его. Но, разумеется, через несколько минут не выдерживаю: кладу голову на сильное плечо Димитрия. Она устраивается там так уютно, как будто была создана ровно для того, чтобы лечь как раз на это место. — Вы бы сами поспали, — говорю я. — Если мне нельзя спать, это еще не значит, что и вам тоже.

Он качает головой. Щека его задевает мои волосы.

— Нет. Если ты вынуждена бодрствовать, то и я тоже не усну.

Он и в самом деле не спит всю ночь. И только потом я со стыдом осознаю, что уже очень давно не вспоминала про Джеймса.

Сонины мольбы начались, едва средь туманного утра забрезжило солнце, и через час я поняла, что игнорировать их будет трудно.

Проходя мимо палатки, куда Соне принесли завтрак, я низко-низко нагнула голову, но голос-то слышала все равно. До меня долетали лишь обрывки, из которых, тем не менее, было понятно, насколько глубоко все зашло, и как сильно она запуталась.

— …зательно скажите Лие… Она не понимает… Самуил ей не враг… в конце концов, ей же самой будет хуже…

До чего же невыносимо слышать Сонин голос — голос той, что была мне верной спутницей в радостях и страхах минувшего года, — взывающий в поддержку Самуила. Вдобавок, Димитрий упорно настаивает, чтобы я держалась от Сони подальше, когда ее выводят садиться на коня. Не знаю уж, чего он так боится — моей слабости или ее силы, однако я повинуюсь и делаю, как велено.