– Разве вам не нужна ручка или лист бумаги – что-нибудь?

– Мы подобрали вашего друга в шлюпке сегодня утром. Еще до того, как вы послали сигнал бедствия по поводу так называемого нападения. У него нашлась куча сигарет, но он выронил спички, и они промокли. Мне сказали, что ваш друг не переставал плакать из-за того, что наделал, остановиться не мог.

Чон До опешил. Бедный, глупый мальчишка. Чон До думал, что они оба увязли в этом, но теперь понял, что остался совсем один, и у него есть только одно – эта выдуманная история.

– Как бы мне хотелось, чтобы эта ложь оказалась правдой, – сказал Чон До, – тогда второй помощник остался бы жив, а не погиб бы на наших глазах. Тогда капитану не пришлось бы сообщать его жене, что она никогда больше не увидит его.

– Его никто никогда больше не увидит, будь уверен, – ответил старик. И снова Чон До показалось, будто он заснул. – А тебе не хочется узнать, почему он сбежал? Кажется, он упоминал твое имя.

– Второй помощник был моим другом и героем, – произнес Чон До. – Может, вам стоит проявить чуть больше уважения к погибшему.

Старик встал.

– А может, мне стоит подтвердить твою версию, – сказал он.

И тотчас последовал первый выпад – несколько коротких ударов по лицу, а Чон До, с одной раненой рукой и пакетом крови в другой, не оставалось ничего другого, как терпеть.

– Скажи, чья это идея, – произнес старик. Он ударил Чон До поочередно по каждой ключице. – Почему вы не высадили его дальше, на юге, ближе к демилитаризованной зоне?

Чон До оказался словно в капкане на этом стуле, и два рубящих удара по ребрам пригвоздили его на месте.

– Почему остальные не сбежали? Или вы его выгнали? – пытал его старик.

Боль прожгла шею, нос и ухо, а затем все расплылось у Чон До перед глазами.

– Американцы вернулись, – сказал Чон До. – У них орала музыка. Они были в гражданском, в ботинках с серебряными эмблемами. Один из них угрожал поджечь корабль. У него была зажигалка с крылатой ракетой. Раньше они издевались над нами, потому что у нас не было туалета, а теперь – потому что он у нас был.

Старик ударил Чон До прямо в грудь, и сквозь боль новой татуировки он ощутил лицо Сан Мун, как пылающий силуэт, отпечатавшийся на его сердце. Старик налил еще чая, но не стал пить его. Он просто грел руки о чашку. Чон До теперь понял, что его ждет. В армии его инструктором по управлению болью был Кимсан. Всю первую неделю они сидели за столом, почти таким же, как этот, и смотрели на свечу, горевшую между ними. На пламя – маленькое, с раскаленным кончиком. На свечение, согревавшее лицо. И на тьму за пределами этого свечения. «Никогда не позволяй боли вытолкнуть тебя во тьму, – говорил Кимсан. – Там ты никто, и ты один. Стоит отвернуться от пламени – и все кончено».

Старик продолжил. На этот раз он спрашивал не про второго помощника, который оказался в шлюпке, а про то, каким он был на «Чонма», о том, сколько акул, какой высоты волны, были ли винтовки американцев на предохранителе. Старик не торопился, нанося длинные, медленные взвешенные удары – по щекам, губам и ушам, переключаясь на более мягкие части тела, когда у него начинали болеть руки. «Пламя свечи обжигает только кончики пальцев, при этом остальное тело пребывает в его теплом свете. Удержи боль в кончиках пальцев, а тело – на свету», – звучал в голове голос Кимсана. Чон До сосредоточился на отдельных частях тела – удар в плечо причинит боль только плечу, и мысленно он отделил плечо от остального тела. А когда удары посыпались по лицу, Чон До поворачивал голову так, чтобы удары не попадали по одному и тому же месту. «Удержи огонь на пальцах, двигай пальцами без остановки, а все остальное пусть расслабится на свету», – вспоминал он наставления своего инструктора.

Старик сморщился от боли и остановился размять спину. Наклоняясь в разные стороны, он сказал:

– О войне многое говорят. Почти всех объявили героями. Даже деревья стали героями. Так оно и было. Каждый солдат в моей дивизии – герой войны, кроме новичков, конечно. Может, твой друг стал героем, и тебе это не понравилось. Может, тебе тоже захотелось стать им.

Чон До пытался удержаться на свету, но ему было тяжело сосредоточиться. Он старался угадать, куда придется следующий удар.

– Что до меня, – произнес старик, – так я считаю, что герои – это неуравновешенные и непредсказуемые люди. Они выполняют задание, но с ними чертовски тяжело работать. Поверь, я знаю, – сказал он и показал на длинный шрам на своей руке. – В моей дивизии все новички были такими.

Когда глаза старика снова блеснули, он схватил Чон До за затылок, чтобы приготовиться. Последовало несколько глухих ударов в живот.

– Кто бросил его в воду? – допрашивал он, нанося удар в грудь. – Что он сказал напоследок? – Один, второй, третий удар. – Почему ты не знаешь, что делал капитан? – Его кулаки выбили весь воздух из легких Чон До. – Почему ты не послал сигнал о помощи? А потом старик сам ответил на все свои вопросы: «Потому что никаких американцев не было. Потому что вы устали от этого свихнувшегося мерзавца, избили его и бросили за борт. Все вы отправитесь в лагерь, сами знаете, все уже решено. Так что можешь рассказать мне правду».

Старик внезапно умолк. С минуту он ходил взад-вперед, одна рука в другой, прикрыв глаза, словно отдыхая. Затем Чон До услышал голос Кимсана, будто совсем рядом, в комнате: «Ты – пламя, – говорил Кимсан. – Старик трогает твое раскаленное пламя – снова и снова – только руками. – Кимсан посоветовал бы ему бить локтями, руками, ногами и коленями, – но только его руки касаются твоего пламени, и смотри – как оно обжигает его».

– Мне некогда было раздумывать, – произнес Чон До. – Но когда я прыгнул, соленая вода обожгла мою свежую татуировку, и я испугался. Акулы сначала обнюхивают тебя, пробуют на вкус, прежде чем доберутся до мяса, а американцы смеялись во все свои белые зубы, и все смешалось в моей голове.

Старик подошел к нему, досадуя.

– Нет, – сказал он. – Все это ложь.

И снова взялся за работу. Пока сыпались удары, он говорил Чон До все, что было неверно в его рассказе, говорил, что они завидовали геройскому званию второго помощника, что Чон До не помнил, во что они были одеты, что… «пламя крошечное. Понадобится целый день, чтобы оно обожгло все тело. Ты должен оставаться на свету. Никогда не проваливайся во тьму, там ты останешься один, оттуда люди не возвращаются». Кимсан говорил, что это самый тяжелый урок для Чон До, потому что именно этим он занимался в детстве – прятался во тьму. Этот урок ему преподали родители, кем бы они ни были. Если укроешься во тьме, если отключишься от реальности, можно делать все, что хочешь, – можно чистить цистерны на лакокрасочной фабрике в Пангу, пока в голове не застучит и не начнешь харкать розовой пылью, а небо над головой не пожелтеет. Можно добродушно улыбаться, когда металлургические заводы и мясокомбинаты усыновляют других мальчишек, и, скрючившись в темноте, можно говорить: «Повезло тебе» и «До свиданья» – людям с китайским акцентом.