- ееНадеюсь, что все получится. Но я же вам говорила, человек, ко­торого я встретила на Скале, странный и трудный человек.

- И нагло ведет себя с женщинами, знаю. Но брат наверняка су­меет его образумить. Женщина, которая там живет, Филип, донесет ребенка до отеля. Ей, конечно, надо заплатить. Если удастся, захвати оттуда серебряные браслеты покойной Лилии, они очень славные, неброские и вполне подойдут Ирме. Еще там есть инкрустированная шкатулка для носовых платков. Я дала ее Лилии на время, а не пода­рила. Большой ценности она не имеет, но сейчас единственный слу­чай получить ее обратно. Не спрашивай про нее, но, если увидишь ее где-нибудь в комнатах, скажи просто, что...

- Нет, Генриетта, нет, я попытаюсь добыть младенца, но больше ничего. Обещаю приступить завтра утром и именно таким способом, как ты требуешь. Но сегодня вечером надо развлечься, мы все уста­ли. Необходима передышка. Мы пойдем в театр.

- Ходить по театрам? Здесь? В такой момент?

- Нам вряд ли доставит это удовольствие, когда нас тяготит такое важное свидание, - добавила мисс Эббот, бросив на Филипа испу­ганный взгляд.

Он не выдал ее, но продолжал настаивать:

- А все-таки, по-моему, лучше пойти в театр, чем сидеть весь ве­чер и нервничать.

Сестра покачала головой.

- Мать не одобрила бы этого. Совершенно неподходящее занятие, более того - кощунственное. И кроме того, у иностранных театров дурная слава. Помнишь письма в газете «Семья и церковь»?

- Но это опера, «Лючия ди Ламмермур», сэра Вальтера Скотта. Классика, понимаешь?

Генриетта начала поддаваться, на лице ее изобразилось колеба­ние.

- Музыку, конечно, удается слушать не так уж часто. Правда, зре­лище, наверное, никуда не годное. Но все же лучше, чем целый ве­чер бездельничать. Книг у нас нет, вязальный крючок я потеряла во Флоренции.

- Отлично. Мисс Эббот, вы тоже идете?

- Вы очень любезны, мистер Герритон. В какой-то степени мне, пожалуй, хочется пойти. Но - простите, что напоминаю вам, - веро­ятно, не следует сидеть на дешевых местах.

- Господи помилуй! - воскликнула Генриетта. - Мне самой в го­лову это не пришло. Мы, скорее всего, постарались бы сэкономить на билетах и очутились бы среди совершенно ужасных личностей. Как-то забываешь, что мы в Италии.

- У меня, к сожалению, нет вечернего платья, и если места...

- Ничего, не беспокойтесь. - Филип со снисходительной улыбкой взирал на своих боязливых и щепетильных спутниц. - Мы купим лучшие места, какие достанем, а пойдем - как есть. В Монтериано не так строго соблюдают этикет.

Таким образом, утомительный день, насыщенный решениями, за­мыслами, тревогами, битвами, победами, поражениями и перемири­ями, завершился в опере. Мисс Эббот и Генриетта сидели с несколько виноватым видом. Они думали о состонских друзьях - те счита­ли, что они сейчас сражаются с силами зла. Что бы сказала миссис Герритон, или Ирма, или приходские священники из Кухоньки, если бы застали спасательную экспедицию в этом увеселительном месте в первый же день прибытия с миссией? Филип и то дивился своему поведению. Он обнаружил, что получает удовольствие от пребыва­ния в Монтериано, невзирая на утомительный нрав своих спутниц и собственные противоречивые настроения. Он побывал в этом театре однажды, много лет назад, когда давали «Тетушку Карло». С тех пор театр привели в порядок, он был отделан в свекольно-томатных то­нах и вообще делал честь городу. Оркестр расширили, в ложах пове­сили терракотовые занавеси, над каждой ложей была прикреплена дощечка в аккуратной рамке - с номером. Имелся также падающий занавес, изображавший лилово-розовый пейзаж, на фоне которого резвилось множество легкомысленно одетых леди, а над просцениу­мом возлежали еще две, поддерживавшие большие часы с мертвенно-бледным циферблатом. Зрелище было столь роскошным и чудо­вищным, что Филип еле удержался от восклицания. В дурном вкусе итальянцев есть что-то величественное. В нем нет стыдливой вуль­гарности англичан или тупой вульгарности немцев. И не то чтобы Италии был свойствен исключительно дурной вкус. Итальянское дурновкусие даже замечает красоту, но проходит мимо. Однако само оно обладает уверенностью подлинной красавицы. Театрик в Мон­териано дерзко потягался бы с лучшими из театров, и леди с часами не постеснялись бы подмигнуть молодым людям с потолка Сикстин­ской капеллы.

Филип попросил сперва ложу, но лучшие места уже разобрали, представление в этот вечер было весьма торжественным, и Филипу пришлось довольствоваться креслами в партере. Генриетта была раздражена и необщительна. Мисс Эббот оживлена и готова хвалить все подряд. Она сожалела только об одном - что не захватила с со­бой нарядное платье.

- Мы выглядим достаточно прилично, - заметил Филип, которо­го забавляло ее неожиданное тщеславие.

- Да, я знаю, но ведь нарядное платье занимает не больше места в чемодане, чем будничное. Почему надо приезжать в Италию пуга­лом?

На сей раз он не ответил: «Но мы же здесь, чтобы спасать ребен­ка». Ему вдруг представилась очаровательная картина, одна из оча­ровательнейших, виденных им в жизни: раскаленный театр, снару­жи - башни, темные ворота, средневековые крепостные стены. За стенами - рощи олив, озаренные лунным сиянием, белые вьющиеся дороги, светляки и непотревоженная пыль. А посреди всего этого - мисс Эббот, жалеющая, что выглядит как пугало. Она попала в са­мую точку. Вернее нельзя было и сказать. Эта чопорная провинциал­ка оттаивала в атмосфере красоты.

- Неужели вам здесь не нравится? - спросил он.

- Страшно нравится.

И, обменявшись столь смелыми репликами, эти двое убедили та­ким образом друг друга в том, что романтика еще жива.

Тем временем Генриетта зловеще покашливала, созерцая занавес. Наконец занавес поднялся, открыв территорию замка Рэвенсвуд, грянул хор шотландских вассалов. Зрители постукивали ногами, ба­рабанили в такт косточками пальцев и раскачивались под звуки му­зыки, точно колосья на ветру. Генриетта, в общем равнодушная к му­зыке, знала, однако, как ее следует слушать. Она испустила леденя­щее душу «ш-ш-ш!».

- Перестань, - шепнул брат.

- Надо с самого начала поставить их на место. Они болтают.

- Они, конечно, отвлекают, - пробормотала мисс Эббот, - но, мо­жет быть, нам лучше не вмешиваться.

Генриетта затрясла головой и опять зашикала. Зрители стихли, но не потому, что нехорошо разговаривать, когда поет хор, а потому, что угождать гостям естественно. На какое-то время Генриетта усмирила весь зал и теперь с самодовольной улыбкой поглядывала на брата.

Ее триумф вызвал у него раздражение. Он давно усвоил принцип итальянской оперы, стремившейся не создавать иллюзию, а развле­кать. Поэтому Филип вовсе не желал, чтобы праздничный вечер пре­вратился в молитвенное собрание. Но как только начали заполнять­ся ложи, власть Генриетты кончилась. Знакомые семьи приветство­вали друг друга через весь зал. Сидящие в задних рядах партера ок­ликали братьев и сыновей, поющих в хоре, и громко расхваливали их пение. Когда у фонтана появилась Лючия, раздались бурные аплоди­сменты и выкрики «Добро пожаловать в Монтериано!».