историю Лепарморийо в их семье. Успокаиваю Лкетингу и уверяю, что если приедет начальство, то со мной и моим паспортом все будет в порядке. До сих пор я ни разу в жизни серьезно не болела. В конце концов мы ведь сейчас будем есть козье мясо, и я постараюсь съесть много.

Как только темнеет, мы втроем отправляемся в путь: Лкетинга, его брат и я. У Лкетинги на привязи коза. Заходим в кусты примерно в километре от села, так как Лкетинга не имеет права есть в материнской хижине в ее присутствии. Мне можно, потому что я белая. Я интересуюсь, что будут есть мать, Сагуна и ее мать. Лкетинга смеется и объясняет, что некоторые части животного предназначены для женщин и мужчины не употребляют их в пищу. Все, что не съедим, принесем матери. Если бы дома сейчас было мясо, она бы не спала, даже Сагуна снова проснулась бы. Меня успокаивают, хотя я постоянно сомневаюсь, правильно ли все понимаю, потому что коммуникация посредством английского вперемешку с языком масаи и жестикуляцией руками и ногами пока не очень надежна.

Наконец находим нужное место. Мы ищем дрова, обрываем зеленые ветви с кустарника и бросаем их на землю. У нас получилось своеобразное ложе на песке. Теперь Лкетинга хватает блеющую козу за передние и задние ноги и укладывает боком на зеленые ветви. Его брат держит ее за голову и принимается душить бедное животное, зажимая ему ноздри и пасть. Коза извивается, но вскоре замирает в тишине звездной ночи. Я вынуждена наблюдать все это, потому что не могу уйти отсюда в темноте. Слегка возмущенная увиденным, спрашиваю, почему козе сразу не перерезают горло. Ответ лаконичен: согласно обычаям самбуру, кровь животного не должна пролиться, пока не наступит смерть.

Я впервые вижу, как разделывают животное. На шее сделан надрез, и брат натягивает шкуру, образовав углубление, которое тут же заполняется кровью. Я с отвращением наблюдаю, как Лкетинга склоняется над этой висячей лужей крови и делает из нее несколько глотков. Его брат поступает так же. Я в ужасе, но не говорю ни слова. Лкетинга смеется: «Коринна, кровь дает мужество!» Я только качаю голо– вой.

Далее все проходит очень быстро. С козы искусно снимается шкура. Отрубленные ноги и голову бросают на ложе из листьев. И тут меня ожидает еще один шок. Живот осторожно вскрывается, и на землю вываливается ужасно вонючая зеленая масса. Это полный желудок. У меня совсем пропал аппетит. Брат продолжает резать, а мой масаи терпеливо раздувает огонь. Спустя час пора насаживать разделанные куски мяса на воткнутые в землю палочки. Огромные ребра идут первыми, потому что на их приготовление нужно меньше времени, чем на задние ноги. Голова и ноги лежат прямо на углях.

Все это выглядит довольно жутко, но я знаю, что мне придется к этому привыкнуть. Спустя короткое время ребра снимают с огня и постепенно обжаривают остальное. Лкетинга отрезает половину от ребер своим мачете[10] и протягивает мне. Я смело хватаю и грызу. Наверное, с солью было бы вкуснее. Я с трудом отрываю зубами жесткое мясо, в то время как Лкетинга с братом чавкают быстро и умело. Обглоданные кости летят в кусты, где вскоре раздается шорох. Уж не знаю, кому они там достались, но когда со мной Лкетинга, я ничего не боюсь.

Теперь они с братом принимаются срезать слои мяса с первой задней ноги, всякий раз возвращая ее в огонь. Брат спрашивает, нравится ли мне все это. Я отвечаю: «О да! Очень хорошо!» И продолжаю грызть. В конце концов у меня должно быть что-то в желудке, если я не хочу за короткое время превратиться в скелет. Я закончила; теперь у меня болят зубы. Лкетинга между тем хватает и протягивает мне целую переднюю ногу. Я вопросительно смотрю на него: «Это мне?» – «Да, только тебе». Но мой желудок набит до отказа, я больше не могу есть. Они с трудом могут в это поверить и заявляют, что я еще не настоящий самбуру. «Возьми домой, завтра поешь», – добродушно предлагает Лкетинга. Затем я просто сижу и смотрю, как они сжирают все, килограмм за килограммом.

Когда эти двое наконец насыщаются, они заворачивают оставшиеся куски мяса вместе со всеми внутренностями, головой и ногами в шкуру, и мы возвращаемся в хижину. Я несу свой «завтрак». Вокруг хижины царит ночная тишина. Мы заползаем в наше жилище, и мать тут же встает. Мужчины отдают ей остатки мяса. Я почти ничего не вижу, кроме красноватых мерцающих углей в очаге.

Брат уходит от нас, чтобы отнести мясо жене. Мать потихоньку ворошит угли и осторожно дует, чтобы разжечь огонь. Конечно, не обходится без дыма, и я снова кашляю. Затем вспыхивает пламя и в хижине становится светло и уютно. Мать хватает кусок жареного мяса и будит Сагуну. Я поражаюсь, видя, как эта маленькая девочка, только что пробудившаяся от глубокого сна, жадно хватает предложенное мясо и ножом отрезает от него маленькие кусочки – прямо возле рта.

Пока они едят, закипает вода для чая. Мы с Лкетингой пьем чай. Козлиная нога, предназначенная для меня, свисает с потолка над моей головой. Как только чайник пустеет, мать бросает в него маленькие кусочки мяса и поджаривает до хруста. Затем наполняет ими пустые калебасы. Я пытаюсь выяснить, что она делает. Лкетинга объясняет, что так мясо сохранится несколько дней. Сейчас мать таким способом приготовит все остатки, иначе завтра сюда придет много женщин, с которыми ей придется делиться, и нам опять не останется ничего. Считается, что козья голова, полностью черная от копоти, особенно хороша, поэтому стоит приберечь ее на завтра.

Огонь догорел. Лкетинга и я собираемся спать. Он обычно кладет голову на резной деревянный треножник высотой около четырех дюймов, чтобы его длинные рыжие волосы не запутались и не окрасили все вокруг. В Момбасе у него не было такого приспособления, поэтому он завязывал волосы платком. Для меня загадка, как можно хорошо спать, положив голову на твердый предмет. Но похоже, что для него это не проблема, потому что он уже спит. Я же не могу заснуть уже вторую ночь. Спать на полу очень неудобно. Кроме того, мать в темноте продолжает есть с таким удовольствием, что трудно не обращать на это внимания. Да еще и назойливые комары время от времени жужжат вокруг моей головы.

Утром меня будят блеяние коз и странный шум. В дверном проеме я вижу юбку матери. Стремительный шумный поток бежит между ее ногами. Как я поняла, женщины здесь испражняются