Катерина расхохоталась.

– Только сейчас я понял, – грустно сказал он, – чего в жизни лишён: ни жены, ни детей…

– Коля, не надо!

– Не буду. Но как же я буду тебя ждать!

Выбрали они платье из розового японского шелка – чудо портняжного искусства! В какую копеечку влетело оно Астахову, оставалось только гадать. Отправлять платье с рассыльным Катерина не захотела. Впрочем, сверток был легкий, и она носила его с собой в ресторан, где они поужинали, в маленький магазинчик, где Катерина купила себе духи…

Возвращалась она в свой номер поздно вечером, с заветным пакетиком в руках, простившись с Астаховым у дверей отеля.

Катерина улыбнулась портье, который так на неё пялился, что чуть не вывалился из-за стойки, поднялась по лестнице, напевая про себя почему-то "Интернационал".

Она открыла ключом номер и вошла. Посреди комнаты, где аккуратной стопкой лежали коробки с игрушками, сидел в кресле… Петруша! Хирург Петр Игоревич Коровин.

Студент Ян Поплавский лежал в постели без сна, хотя профессор Подорожанский сказал бы, что для его возраста этот случай нетипичен. Если, конечно, не иметь в виду любовную тоску. Тоски не было. Он пытался ни много ни мало – осмыслить свою жизнь и решить наконец, куда ему дальше идти. Казалось бы, яснее некуда: Ян заканчивает медицинский институт, станет врачом. О чём тут думать? Иди да лечи! Но и раньше, пять лет назад, выйдя из материнского дома, он поставил перед собой цель: дойти до города и найти работу. А что получилось?

Бог, дав ему удивительные магнетические силы, заодно, видимо, поубавил разума и теперь там, наверху, посмеивался, наблюдая, как носится с ними неразумный вьюнош! Поневоле вспомнишь изучаемого на рабфаке баснописца Крылова: "Петух нашёл жемчужное зерно, и говорит: куда оно?"

Прошла неделя после его разговора с Головиным и чувствовалось, что своей идеей Фёдор увлекся всерьёз; если Бог за семь дней создал Землю, то Фёдор за неделю создал "Лабораторию по изучению паранормальных явлений головного мозга", начальником которой и стал.

Он ухитрился внести в списки работников Поплавского, и теперь приезжающему завтра профессору Подорожанскому Ян должен был объяснять, почему после окончания института не сможет работать вместе с ним, как прежде собирался.

Несмотря на свой возраст, Алексей Алексеевич был романтиком и любил помечтать, как в паре с Яном они станут творить чудеса в хирургии. Только представить себе – дух захватывает: безошибочные диагнозы, в нужных случаях – операции без применения наркоза, быстрое заживление ран, мобилизация на борьбу с болезнями века внутренних сил организма!

И в то же время Ян понимал, что даже в свои двадцать три года он был по сути точно недозрелый плод: с одного бока румяный, с другого – зелёный. Для того чтобы лечить других, надо было созреть самому.

Он слишком долго плыл по течению – куда вынесет! Пора было определять свой путь. Если задуматься, он в неоплатном долгу перед Светкой: ведь это она добилась, чтобы он учился сначала на рабфаке, а потом и в медицинском институте. Чего греха таить, случались у него моменты, когда говорил себе: куда сунулся со свиным рылом в калашный ряд! До сих пор мог бы зарабатывать себе на хлеб сомнительными фокусами, к которым он пару раз прибегал, когда они со Светкой добирались в столицу.

Он улыбнулся, вспомнив, как ночевал с нею в заброшенной конюшне, и как поначалу девчонка рядом с ним даже спать не хотела – уходила в другой угол. Она долго помнила погибшую Олесю, и не столько потому, что та была невестой Яна, сколько называя её единственной подругой своей с ангельским характером, какого ей самой никогда не иметь!

Ночью Светка-таки переползла из своего угла к нему поближе. Не то чтобы совсем под бок, а притащила с собой клок прелой соломы и устроила себе гнездо, будто птичка какая.

На сонный вопрос Яна: "Что случилось?" она ответила прерывающимся шепотом:

– Там домовой!

Ян посмеивался над нею дня три: домовой – и в конюшне! Наверняка это были обычные мыши.

А насчет нехитрых фокусов, так Яну особо напрягаться и не пришлось. В одной деревне он "показал" солдатке, много месяцев не получавшей известий от своего мужа, что пропавший лежит в какой-то сельской больнице с сильной контузией. И командование не знает о том по причине отсутствия у раненого каких-либо документов, которых он не брал с собою, будучи отправлен в разведку.

Солдатка на радостях, что муж жив, снабдила их недельным запасом продуктов.

Неизвестно каким образом, но слух о парнишке-лекаре опередил их со Светкой, так что в соседней деревне странствующих юношу с девушкой ждал десяток баб со своими бедами: то головная боль, то несварение желудка, то пропавшие без вести сын или муж… И хотя Ян смог помочь не всем, не всем подал надежду, заплечные их мешки существенно пополнились…

Почему-то прежде он не придавал своим былым опытам особого значения: разве умение смотреть вдаль можно сравнить с умением лечить тело? А сейчас он подумал, что иногда лечение души дает несравнимо больший результат, чем лечение этого самого неразумного тела. Только вот здорова ли душа у него самого? А если здорова, то достаточно ли сильна?

Внезапно он вспомнил Чёрного Пашу, и стыд облил его с макушки до пят! Строит из себя героя, а до сих пор панически боится обычного бандита. Подумал и поправился: необычного!

Если ему самому удастся избавиться от страха, он сможет научить этому других. Наверняка общество будущего – это сообщество людей, свободных именно от страха! Вот над чем стоит работать и для чего нужно жить.

Он заснул с легким сердцем человека, бесповоротно принявшего решение.

Проснулся Ян от монотонного пения и, ещё не открывая глаз, понял: случилось нечто, из обычного ряда событий выбивающееся. Общежитские исполняли "Песнь каменного топора", ненормальное детище Поэта. Студенты исполняли её охотно, потому что слова было знать необязательно. Текст "Песни" постоянно менялся в соответствии с происходившими событиями, Поэт солировал, а остальные должны были подхватывать лишь припев: "Хой-йохо-йох-хохо".

Итак, Поэт в длинных чёрных трусах, в валенках на босу ногу и толстом свитере, надетом на голое тело, грузинским манером ходил на цыпочках вокруг стола и пел:

Я – каменный топор, хой-йохо, йох-хохо

Веду разговор…

После каждой строчки следовал припев, который студенты пели, сидя на кроватях с поджатыми под себя ногами, и дружно раскачивались в разные стороны.

Поэт написал "Песнь" рано утром, и, так как выучить текст наизусть не успел, то, прохаживаясь вокруг стола, нахально косил глазом в свою тетрадь.

О том, что у нас…

Торжественный час…

Один крокодил…

Жениться решил…

Надо сказать, что "Песнь" часто прибегала к аллегориям – главный участник события представал в ней каким-нибудь экзотическим животным.