Absinth, по словам Мишеля, представлял собой ядовито-зеленый ликер, выгнанный из вина и полыни. Очень горький, очень бодрящий, но галлюциногенный, вызывающий привыкание и опасный. Крепость — шестьдесят восемь градусов! Он мог стать причиной слепоты, эпилепсии, безумия. Под влиянием абсента Ван Гог отхватил себе ухо, а Верлен выпалил в Рембо. Абсент дал имя своей собственной болезни, абсентизму, заболевший которой вполне мог casser sa pipe — откинуть коньки, дать дуба. По совокупности причин производство и употребление этого дьявольского напитка законодательно запретили в 1915 году.

Один из тех, кому это запрещение не пришлось по вкусу, — Жюль Перно, владелец фабрики абсента в Монфаве, под Авиньоном. Ему пришлось проявить расторопность и перейти на состав на базе разрешенного аниса. Новый продукт сразу же получил признание потребителей и имел существенное преимущество перед старым — выпивший его не умирал, а возвращался за новой порцией.

— Так что, видите, промышленный пастис родился в Авиньоне, как и я, — сказал Мишель и предложил мне еще одну.

Он снял с полки бутылку «Гранье», и я смог с гордостью заявить, что у меня такая же дома. «Гранье», «Mon pastis», как означено на этикетке, произведен в Кавайоне. Вкус его мягче, он легче пьется, отличается более нежным цветом, чем хищный зеленоватый «Перно». К тому же надо поддерживать местного производителя — если его продукция тебе по вкусу.

«Гранье», не задержавшись во рту, проследовал в желудок, а я все еще держался на ногах. В продолжение первого урока Мишель предложил попробовать другую grande marque, «Рикар», чтобы сравнить вкус, запах и цвет, оценить вариации.

Сохранять пытливую отстраненность исследователя мне становилось все труднее, аналитические способности притупились. Мне нравились все марки, по вкусу, гладкости прохождения в пищевод, заразительности. Чем-то они, конечно, слегка отличались — пряностью, ароматом, но ротовая полость в результате воздействия алкоголя замлела приятной немотой. Я ощутил зверский аппетит, но критический, вернее, аналитический подход, с которым я приступил к уроку, куда-то затерялся между второй и третьей порцией исследуемого материала. Эксперт из меня никудышный. Блаженный, голодный, но безнадежный.

— Ну, как «Рикар»? — спросил Мишель.

Я ответил, что «Рикар» хоть куда, но я уже утомился и дальнейших знаний усвоить не смогу.

Несколько следующих дней я кропал вопросник для Мишеля. Я нашел странным, к примеру, что название «пастис» так хорошо известно и вызывает устойчивые ассоциации, а происхождение его, как и самого напитка, теряется в тумане. Кто изобрел питье, производство которого освоил Перно? Почему корни пастиса в Провансе, а не в Бургундии или, скажем, в Луаре? И я снова отправился к господину учителю.

О чем ни спроси провансальца — о природе и погоде, о культуре и истории, о пище, привычках и обычаях, о животном мире, — никогда без ответа не останешься. Здешний народ любит просветить жаждущего знаний, обычно с множеством личных добавлений и вариаций и, предпочтительно, за столом. Мишель устроил званое застолье в один из дней на неделе, когда ресторан выходной, и пригласил нескольких экспертов, hommes responsables[131]как он их определил, чтобы наставить меня на тропу знания.

Во дворе ресторана под большим полотняным зонтом собралось восемнадцать человек, меня представили государственному чиновнику из Авиньона, виноградарю из Карпантра, двум служащим Рикара, энтузиастам из Кабриера. Один из присутствующих даже оказался при галстуке, от которого тут же избавился, навесив его на ручку официантской тележки. Никаких более признаков формальности в ходе общения не наблюдалось.

Большинство собравшихся разделяло страсть Мишеля к игре в boules, один из виноградарей привез несколько коробок своего вина с этикетками, отображавшими момент игры. Пока охлаждалось розовое и откупоривалось красное, происходил активный разлив спортивного напитка, источника энергии и усилителя меткости глаза, истинного марсельского пастиса, le pastis Ricard.

Поль Рикар родился в 1909 году, но, если верить присутствовавшим у Мишеля сотрудникам Рикара, все еще искал приключений на свою, скажем, голову. Классический пример неутомимого предпринимательского духа. Отец будущего алкогольного магната торговал вином, и юный Поль с малолетства посещал бары и бистро Марселя. В те времена законы и правила не были столь жесткими, как в наши дни, и многие бары производили свой собственный пастис. Рикар тоже решил попробовать, добавил некий отсутствующий у других ингредиент, имевший успех. «Истинно марсельский пастис» не слишком отличался от остальных, но оказался весьма неплох, к тому же Рикар благодаря своему развитому вкусу несколько улучшил его, а главное — умело рекламировал. И вскоре напиток стал самым популярным, по крайней мере в Марселе.

Рикар стремился расшириться и выбрал для этого верный путь. Конкуренция в регионе Марселя не давала развернуться. Пастис пили повсюду, к тому же марсельцы среди соседей пользуются не лучшей репутацией. Даже в наши дни их воспринимают как blagueur, врунов и хвастунов, выдающих кильку за кита.

Далее к северу, однако, пастис воспринимался как нечто экзотичное, к тому же расстояние смягчало репутацию Марселя как города хвастунов. Реклама напирала на привлекающий северян шарм юга, южное солнце, пальмы и прочий антураж, особенно притягательный под серым северным небом. И Рикар обратился лицом к северу. Сначала Лион, затем Париж. Тактика принесла успех, и в наши дни вряд ли найдешь во Франции бар без бутылки «истинно марсельского пастиса».

Рассказавший мне это служащий Рикара, казалось, относился к своему боссу с искренней симпатией. Мсье Поль, по его словам, каждый день искал в жизни препятствия, чтобы их преодолеть. Я спросил, не занимается ли его босс политикой, как многие крупные бизнесмены, и собеседник фыркнул:

— Политика? Его тошнит от политиков.

К такому отношению я не мог не испытывать симпатии, хотя, с другой стороны, можно было пожалеть, что король пастиса не выставит свою кандидатуру на пост президента Франции. Стаканчик «Рикара» неплохо смотрелся бы на предвыборных плакатах.

Рикар, однако, пастис не изобрел. Как и Перно, он производил, рекламировал и продавал то, что существовало и до него. Но откуда пастис взялся? Кто первым использовал анис, лакрицу, замешал их с сахаром на спирту? Обошлось ли без какого-нибудь безвестного монаха? Монахи оставили яркие вехи в истории питейного дела — от шампанского до бенедиктина.

Никто из присутствующих не смог сообщить мне, когда и при каких обстоятельствах первый стакан пастиса появился в этом жаждущем мире, но недостаток информации не мешает провансальцу относиться к своему мнению как к факту или принимать легенду за историю. Не слишком правдоподобная, а следовательно, самая популярная гипотеза приписывает изобретение пастиса отшельнику — конечно же, отшельник по части аперитивов мало чем уступает монаху.