Этот отшельник подвижничал в лесной хижине на склонах Люберона, собирал травы, варил их в громадном котле, в традиционном жутко булькающем котле ведьм, колдунов, алхимиков. Отвары отличались замечательными свойствами, они не только утоляли жажду, но и спасли отшельника от чумы, налетевшей на Люберон и скосившей значительную часть его населения. Отшельник щедро делился отварами и настоями со страдальцами, которые тут же выздоравливали к вящей его славе. Отличаясь той же деловой жилкой, что и впоследствии Поль Рикар, отшельник совершил то, чего требовал от него ход истории, — переехал в Марсель и открыл бар.

Менее живописная, но более правдоподобная причина возникновения пастиса в Провансе в том, что ингредиенты для него тут под рукой. Травы не то что дешевы, их можно собрать даром. Большинство крестьян испокон веков делало собственное вино, гнало собственные убойные ликеры, и до недавнего времени право дистилляции передавалось от отца к сыну. Права такого рода поужали, однако некоторые distillateurs[132]продолжают на полном законном основании производить то, что пьют, понятие pastis maison[133]не исчезло.

Мадам Боек, жена Мишеля, родилась под Карпантра и помнит, что дедушка ее производил «двойной» пастис, девяностоградусный, способный свалить статую командора. Однажды к нему с официальным визитом на казенном мотоцикле прибыл местный жандарм в полном обмундировании. Не слишком благоприятное предзнаменование. Деду мадам Боск удалось, однако, соблазнить жандарма стаканчиком своей продукции… затем еще одним… и третьим так же точно. О цели официального визита как-то забыли, и деду пришлось совершить на своем фургончике два рейса в жандармерию, доставив туда сначала спавшего сном младенца полицейского, а затем обнаруженные под столом его сапоги и pistolet.

Счастливые были денечки. Возможно, счет им где-то в Провансе еще не завершен.

Однажды, в очередной период активности дорожной полиции Кавайона, мне не повезло с мелочью для счетчика стоянки. Силы правопорядка проявились в виде пары полностью укомплектованных и оснащенных полицейских, медленно продвигающихся вдоль припаркованных автомобилей, старающихся выглядеть грозно и выискивающих возможные contraventions.[135]

Я нашел свободный счетчик и заскочил в ближайшее кафе разменять деньги. Вернувшись, обнаружил рядом с машиной плотную фигуру в синем, сощурившуюся на счетчик. Полицейский нацелил на меня свои темные очки и постучал рукой по циферблату автомата.

— Не оплачено.

Я разъяснил ситуацию, но натолкнулся на полное непонимание.

— Tant pis pour vous. C'est une contravention.[136]

Оглядевшись, я заметил, что на улице с полдюжины машин стояли вторым рядом, что грузовик каменщика, грязный, груженный строительным мусором, запер въезд в боковую улицу. Фургон на противоположной стороне оседлал пешеходную «зебру». В сравнении с этими вопиющими нарушениями мое казалось совершенно незначительным, и я, по глупости, не утаил своего мнения.

Тут же превратился в невидимку. Полицейский раздраженно фыркнул и направился списывать номер моего авто. Он вытащил блокнот и глянул на часы.

Перечень моих преступлений уже потек на бумагу, когда из кафе, в котором я менял деньги, раздался трубный глас:

— Eh, toi! Georges![137]

Мы с Жоржем обернулись и увидели, что к нам меж столиками, выставленными на мостовую, пробирается плотный господин, покачивая указательным пальцем из стороны в сторону, что в Провансе выражает категорическое неприятие чего-либо.

В течение пяти минут Жорж и примчавшийся меня спасать посетитель кафе обсуждали вопрос, отчаянно жестикулируя и то и дело подкрепляя слова, тыча друг другу в грудь. Мой защитник утверждал, что я только что прибыл и действительно заходил в кафе, чтобы разменять деньги, и тому тьма свидетелей. Он махнул рукой в сторону заведения, откуда за спором с интересом следили три-четыре человека.

Закон есть закон, настаивал Жорж. Явное нарушение, никуда не денешься. Кроме того, он уже начал заполнять протокол, бланк испорчен, что же теперь, выбрасывать его?

Mais c'est de la connerie, ça.[138]Измени протокол, составь его на того болвана, что улицу перегородил своей грязной телегой.

Жорж сдался. Он смерил взглядом грузовик, затем с тоской поглядел в блокнот и уставился на меня, чтобы оставить за собой последнее слово.

— В следующий раз запасайтесь мелочью заблаговременно! — Он постарался запечатлеть в памяти мои преступные черты, подозревая, что я еще проявлю свои противозаконные наклонности, и направился к грузовику со строительным мусором.

Мой спаситель улыбался и качал головой.

— Мозгов у него не густо, — обидел он полицейского. — Мышиный горошек в башке тарахтит.

Я поблагодарил его и предложил опрокинуть стаканчик. Мы вернулись в кафе и уселись за столик в полутемном углу, где и провели следующие два часа.

Звали его Робер. Не слишком высокий, не слишком толстый, в талии, конечно, плотноват. Шея могучая, усы роскошные. Зубы во рту контрастные — блеск золота и никотиновая бурость. Карие глаза улыбаются. Весь исходит этаким ненадежным шармом, обаянием симпатичного негодяя. Я мог бы представить его продающим на кавайонском рынке какую-нибудь вечную, небьющуюся керамику или почти настоящие фирменные джинсы, коробка которых как бы нечаянно, сама собой, без чьей-либо помощи, свалилась ночью с грузовика.

Выяснилось, что он служил в полиции, где и познакомился с Жоржем, не слишком ему, впрочем, симпатичным. Теперь же он трудился консультантом по безопасности, продающим охранную электронику новым владельцам старых домов по всему Люберону. Столько кругом cambrioleurs[139]развелось, кошмар… Того и гляди обворуют. Прекрасно для бизнеса! Есть ли у меня система сигнализации? Нет? Quelle horreur! Ужас, ужас! Он сунул мне визитку. На ней значилось его имя и название фирмы: «Технологии безопасности будущего». Визитку украшало изображение попугая на насесте, в страхе взмахнувшего крыльями, но вместо «Ужас, ужас!» вопившего «Дер-ржи вор-р-ра!».