– Я живу у себя! И не надо мной командовать!

Это оказалось последней каплей.

– Конечно, если с тобой живет тот смазливый гаденыш! Но ты с ним больше жить не будешь! – и, навалясь на нее всем телом, Влад впился в ее губы болезненно-страстным поцелуем.

Настя к этому оказалась не готова. Она ожидала более-менее человеческого разговора, в котором призналась бы в своей боязни его разочаровать, и такой откровенно мужской реакции не ждала. Ей никогда не приходилось испытывать подобного неистового напора, и весь ее предыдущий жизненный опыт оказался в этой непростой ситуации бесполезен. Она попыталась промычать что-то протестующее, но сделала еще хуже.

Вообразив, что она опять ему отказывает, он одним рывком стащил с нее джинсы и трусики, и расстегнул молнию у себя. Его напряженная плоть, вырвавшаяся на волю, твердо уперлась ей в бедро, заставив задрожать от негодования, смешанного со страхом. Она завертела головой, пытаясь сказать ему, что для нее это будет в первый раз и попросить быть поосторожнее, но он, не поняв ее и, будучи уверен, что он далеко не первый ее мужчина, только быстро раздвинул ей ноги и вошел в нее одним сильным толчком.

От боли она рефлекторно согнула ноги и взвизгнула. Влад замер, не веря себе, и оторвался от ее губ. Заглянул в ее обиженные глаза и застонал:

– Извини, милая, я поторопился с выводами. – Приподнялся, чтобы освободить ее от своей тяжести, но тело отозвалось таким всплеском адреналина, что он виновато прошептал: – Прости, но я не могу остановиться! – и быстро задвигался, стараясь избавиться от раздирающего внутренности напряжения.

Настя с застывшим лицом вытерпела это болезненное соитие и, когда он, прерывисто дыша, лег рядом, тихо сказала:

– Мне надо в ванную.

Владимир хотел возразить, но она решительно вывернулась из его объятий и ушла, даже не подняв с полу свои вещи. Он тоже сел и вцепился в волосы, остро переживая вину и досаду на самого себя.

Да уж, нужно было сначала нормально поговорить и всё выяснить, но вот только не в состоянии он был говорить. Впервые эмоции захватили его настолько, что он оказался бессилен контролировать свои поступки. Что ж, теперь он лучше будет понимать некоторых из своих подзащитных.

Настя приняла душ. Прохладные струи, смывая с тела кровь и усталость, не смогли вымыть из души глубочайшее разочарование. Оно становилось всё больше, рискуя унести с собой последние частицы самообладания. Ей хотелось кинуть что-нибудь в зеркало, показывающую полную сил глумливо ухмыляющуюся девицу. Теперь ее внешность абсолютно не соответствовала настроению.

Впрочем, раньше было то же самое – только лицо не отражало внутренней красоты, а теперь не отражало глубины ее чувств. Из чуть запотевшего стекла на нее без всякого выражения глядела смазливая пустышка. Хотя, если присмотреться, глаза еще жили – страдали и смотрели на нее с глубоким укором.

Настя просидела в ванной невесть сколько, встревожив Влада. Он настойчиво постучал в дверь и потребовал, чтобы она немедленно вылезала, иначе он просто вышибет дверь.

Насмешливо представив, что бы он делал, если б она умудрилась утопиться в его ванне, Настя завернулась в полотенце и выползла в коридор на полусогнутых от боли ногах. Мышцы внутренней стороны бедер так болели, что она не могла идти нормально, и шагала нараскорячку, как только что слезший с лошади наездник, проскакавший не одну сотню километров.

Заметив это, Влад нахмурился и на скулах появились темные пятна. Растряхнув приготовленный большой махровый халат приятного для глаз насыщенно-синего цвета, он бережно укутал в него подругу и подхватил на руки. Настя для проформы запротестовала:

– Зачем? Я и сама могу идти.

Не отвечая, он принес ее в большую комнату и посадил на диван. Она с удивлением заметила, что рядом на стеклянном журнальном столике стоит бутылка дорогого французского шампанского с двумя хрустальными бокалами.

– У нас есть что праздновать? – ее ледяной голос был подобен тому, каким он говорил с ней меньше получаса назад.

Он передернулся, но молча открыл бутылку. Разлил вино по бокалам и вложил один ей в ладонь, прижав пальцы к холодной поверхности. Она вяло поднесла вино к губам, чувствуя сильную потребность в успокоительном. Где-то она читала, что шампанское умеет успокаивать взбудораженные нервы.

Выпив свой бокал, Влад налил еще и более-менее спокойно проговорил:

– Да, у меня есть что праздновать. Наконец-то разрешились мои сомнения. Правда, не все. Что ты делала в номере Ивана? Только не вздумай сказать, что занималась с ним сексом в извращенной форме, я этому всё равно не поверю!

Настя брезгливо поморщилась от неприглядности его слов. Кратко пояснила:

– Он в это время был в моем номере. С Ниной.

Владимир недоуменно нахмурил брови.

– А почему бы ей ни прийти к нему, раз уж так захотелось переспать? Хотя это непорядочно – они же оба несвободны.

– Мне это тоже не слишком понравилось, правда. Но она так просила… А почему Нина не ходила к нему в номер, так это очень просто – кровать у него полуторная, им вдвоем на одной не уместиться. Они же оба не худенькие.

– Понятненько, у вас они сдвинули обе кровати, чтоб комфортнее было. А что у тебя делал тот развязный пацан?

– Ага, так это всё-таки ты караулил в ту субботу у подъезда! А я надеялась, что это просто машина кого-нибудь из соседей.

Владимир попросил:

– Поконкретнее, пожалуйста!

И она укоризненно пояснила:

– От тебя спасался. Ты же его уже пытался задавить, вот он и не захотел кидаться в пасть льву. Он в другой комнате спал. Не со мной, как ты, видимо, подумал.

Влад вымученно улыбнулся.

– Черт! Ты так намучила меня, что я сам не свой. До сих пор себя не узнаю.

Настя сама почувствовала искусственность улыбки, которой одарила его.

– Значит, ты намучился, бедняжка? А что все эти годы чувствовала я, тебе было всё равно?

Он залпом выпил согревшееся в его руке шампанское.

– Да прямо! Думал я о тебе гораздо больше, чем хотел. Хотя боролся с собой. Уж слишком много во мне было мальчишества, чтобы признаться, что я влюбился в ту кикимору, какой ты была. Но когда я дозрел до осознания серьезности своих чувств, ты изменила внешность. Скажи прямо – это из-за моих тогдашних слов?

Она уныло подтвердила:

– Почти. И слова твоей мамы прекрасно помню «Такая добрая девочка и такая некрасивая! Вряд ли ей повезет в жизни!..» Ну и Лариса еще помогла, сказав про пластику.

Сморщившись, он признал:

– Я тоже помню мамины слова. Мне эти слова долго покоя не давали. Пока я не понял, что наши отношения касаются только нас двоих. И никого больше. А Лариса – она Славкиной подружкой была. А вовсе не моей, как ты подумала. И вообще я только о тебе и думал. Ну, и в новом исполнении тоже.