Ежели ты соврал и он, — наместник ткнул в мою сторону кривым пальцем, — не внук шаха Аббаса, то тебя на кол посадят, или четвертуют, а сына твоего сошлют в Холмогоры. А ежели не соврал, то приголубят. Иного пути, у тебя, нежели в Москву ехать, нет, Тимофей Иванович. А побежишь, всё одно сыщем.

— Вот, шайтан меня к тебе принёс! — выругался Тимофей, сокрушаясь. — И кто меня за язык тянул⁈

Надежда снова во мне затеплилась.

— С Дона выдачи нет! — сказал Иван.

— Ой, да ты хоть молчи! — махнул на сына рукой Тимофей и опустошил кубок. — Выдачи нет… Фролка! Со Стёпкой в Москву поедешь. Хотел купцом стать, вот и поедешь, как мы из Персии придём. Перца там купим, сахару, других приправ, с ними и поплывёте. В Москве Стёпка тебе сосчитать поможет. До Казани мы вас проводим, а дальше пусть воевода охраняет.

— Стёпка поможет сосчитать? — зацепился за услышанное наместник. — Он, что, счёт знает?

— И счёт, и буквицы. По-персидски, по-татарски, по-англицки и по-немецки говорит. Да… И по-колмыкски, и по-ногайски…

Репнин раскрыл рот, а я подумал: «вот что значит с рождения жить и общаться с разноязыкими».

— Ну, — опомнился он, — языки, то ладно, но кто его счёту и буквицам научил?

— Так, мать и научила. Дюже умной была. Хоть и было ей, когда его родила, всего-то на год больше чем Стёпке.

Астраханский наместник посмотрел на меня как, словно перед ним вдруг появился слон, или какое другое экзотическое животное.

— Ну, вот, а ты говоришь…

Репнин не договорил, что он имел ввиду, но все взгляды сошлись на мне.

— Сам ох*еваю, — подумал я и пожал плечами.

И я не кривил душой сам с собой. Стёпка, действительно мог считать по-персидски до ста и складывать на персидских счётах, называемых «абак». У него они были, правда остались в котомке под камнем. Как он считал на этом приспособлении, я так и не разобрался. Я собирался сделать себе обычные русские десятеричные счёты. А так я мог и по памяти посчитать и на бумаге, в столбик. Бумагу только купить надо.

— Так, как? Самозванец твой сын, или персидский царевич? Лучше сейчас признавайся. Так и быть, возьму с тебя откупную и забуду про твоё шельмовство, ежели соврал.

— Нет, наместник, — тяжко вздохнул Тимофей и полез в кожаную сумку.

Оттуда Тимофей вынул кожаную папку, раскрыл её и развернул, сложенный гармошкой пергамент, к краю которого была прикреплена красного сургуча шахская печать.

Тимофей, как оказалось, действительно был женат на матери Стёпки официально. Их брак был зарегистрирован по магометанским традициям в столичном медресе. Но она не была дочерью шаха Аббаса, а, как и говорилось раньше — Мирзы Бади-уз-Заман Сафави. До тех пор, пока я не счистил это имя с пергамента и не написал имя её отца, как: Аббас Бахадур Хан, сын Мухаммада Худабенде. Написал точно также также, как было написано про Мирзу Бади-уз-Заман Сафави. По образу и подобию. Чем написал спросите? Такими же сажными чернилами, скреплёнными рыбьим клеем, какими было написано всё свидетельство о браке. А печать? Печать я сделал сам, скопировав с подорожной, выписанной Тимофею шахом Аббасом.

* * *

— Ладно всё получилось? — спросил меня Тимофей. — Как ты всё продумал, шельмец⁈ Надо же! Теперь нам царь точно землицы отвалит и на службу тебя пристроит. А ты нас. Смотри, не задери нос.

— Не задеру, батя, — сказал я. — Роднее тебя нет никого. А все чужие — пыль под ногами. Или грязь, если не повезёт.

— Моими словами говоришь! — закивал Тимофей. — Правильно! Не верь никому! Поверишь — обязательно обманут и предадут. Оставлю тебя тут вместе с Фролом. Присмотришь за наместником, но сильно не умничай. Не знаю, что за демоны в тебя вселились, но ты явно не в себе.

Я раскрыл рот, но он перебил.

— И не спорь. Колдун я, или не колдун? Душой я чую, что вселился кто-то в тебя. Кто — не знаю, но похоже на христианских ангелов. Раз ты их молитвы читаешь. Но это и хорошо. Принимай Христа, но не сразу. Пусть просят. Ценнее будет твоя жертва. Однако с сего дня, совершай намаз, как положено магометанам. Первую суру ты должен знать, мать учила. Нет? Слушай, как читают магометане.

— Я помню первую суру, — успокоил я Тимофея. — И умничать стану в меру. Не переживай. Надо же рыбу на крюке держать. Пока вы ездить будете.

— Грамоту я тебе оставлю. Всякое может случится в море. Грамоту и немного денег. Фрол, немного жадный и немного глупый. Мы продадим здесь часть своего товара и все вырученные деньги, я оставлю вам. Половину тебе, половину Фролу. Если мы не вернёмся к установленному сроку, закупайтесь здесь сахаром и двигайтесь на Москву. О том я и с наместником сговорился. Привезу ему пятьсот сабель. Жаль ушли струги, можно былобы и не ходить в Персию. Да вишь как оно получилось. Кто же знал, что так обернётся? Не думал, тебя оставлять здесь. Кто знал, что на наместнике твоя шутка сработает? Для Царицынского воеводы готовили. А тут, вот оно, как вышло. Этот Репнин — важная шишка, видать, раз его наместником царь назвал. И вишь, как он сразу клюнул на тебя⁈ Матёрый зубр! Как он меня прижал, самозванством! Хе-хе-хе! А то мы не знаем, что грозит лжецарям…

Я стоял и слушал, а Тимофея распирало от гордости за своего сына, уже признанного персидским «шахзаде». Признанного хоть и не в Персии, а в России, но и атаман знал, что цари русские привечают себе не равных, а близких по знатности чужеземцев. От них ему нет никакой беды, а вот персидского шаха мной теперь можно попугать. Как до того пугали самого Михаила Фёдоровича, распространяя слухи о самозваных наследниках российского престола, скрывавшихся в Польше, Османии и Литве.

Все оставшиеся в Астрахани казаки раскинули палатки на противоположном Астрахани берегу какого-то небольшого острова и сейчас с удовольствием пропивали деньги, заработанные от малой торговлишки. У кого было, что продать — продали и теперь пили, у кого не было товара, те без стыда угощались, зная, что завтра может статься наоборот.

Мы с Тимофеем, Фролом и Иваном разложились на струге, мягко раскачивающимся на течении, и тоже полуночничали при свете луны и звёзд. Я больше налегал