– Он знал все: массаж, яды, травы, акупунктуру, приехал в Союз учиться в мединституте, а его уже здесь перенаправили в профтехучилище (недобор у них вышел): если партия скажет: «Надо!», то шпион отвечает: «Есть!»

«Шпион – это очень хорошо: всегда одет с иголочки, всегда с девушкой, всегда немножко пьяный», – добавь азиатский акцент, и портрет готов. Он нас многому научил, но о таком, что делал этот дяденька с волнореза, даже не заикался.

Недолго думая, спускаюсь на пляж, дожидаюсь внимания и спрашиваю, что, мол, за танцы, товарищ? Оказалось, Тайцзи-Цюань, китайская боевая и оздоровительная гимнастика. Стал я его склонять к спаррингу. Согласился, стали тут же на пирсе, и через несколько мгновений я уже плавал – он меня сбросил в море. Конфуз! Я ж не мальчик…

На другой день встретил его – сидит себе в кафе, боржоми пьет. Разговорились. Он мне много чего рассказал, продвинутый мужик. Я его про себя полковником назвал, от него, как мне показалось, «конторой» попахивало. Походили по парку, начало темнеть. «Ну, – говорит, – пойду Ци-Гун позанимаюсь». Тут я ему и задал вопрос, который ты адресовал сегодня мне: «Что есть Ци-Гун?»

– И?

– Ци – так китайцы называют жизненную энергию, японцы говорят «Ки», индийцы – «Прана». Слыхал, наверное, если йогой занимался? А Ци-Гун – это искусство взращивания и управления Ци. Как сказал Александр Борисович, так его звали: «Ци – это куст, а Ци-Гун – садовник». С этого и началась моя новая жизнь.

– Он с тобой занимался?

– Нет, так получилось, что сначала Ци-Гун мне передала его дочь Даша там же в Крыму на квартире у моей тети Гали. Потом я поступил в аспирантуру и переехал в Москву, вот тут-то они в меня и вцепились, занялись моим воспитанием. Я делаю Ци-Гун по школе Чань-Ми-Гун.

– А что это?

– О, очень старая школа! В ее основе две древнекитайские духовные традиции, одна из которых, Чань-Цзун, якобы передана самим Бодхидхармой, другая – Ми-Цзун – из школы мантр тантрического буддизма.

– Наверное, это круто, но мне ничего не говорит. Я, прости, и слов таких не знаю.

– Это не беда, дело поправимое. Вопрос в другом: нужно ли тебе оно?

– А тебе нужно?

– У меня это вышло нечаянно, нечаянный, понимаешь, Ци-Гун. Как говорится, дороги, которые нас выбирают!

Тайд ушел заниматься во двор, но я мог его видеть через окно.

Он расслабленно стоял с опущенными вниз руками и раскачивался взад-вперед. Я обратил внимание, что по телу снизу вверх шла волна, фронт волны явственно перемещался вверх и вверх. Двигалось тело, колебались руки. Потом волна обратилась и пошла вниз. Тот же явно видимый фронт. Тайд сделал таких три цикла.

Потом начал другое упражнение – покачивания происходили не вперед-назад, а влево-вправо. Тоже три цикла. За этим пришло время скручивания. Так же, как и в первых двух упражнениях, снизу вверх шло скручивание позвоночника на четверть оборота влево, вправо… налево, направо. И так до шеи и – вниз, вниз.

Я задремал, меня сморило…

Когда я встрепенулся, Тайд уже охлопывал тело, похоже, дело шло, как говорят музыканты, «на коду».

– И как часто нужно это делать?

– Это как еда, хороший завтрак не заменит хорошего обеда!

– Не, это не про меня, я в этом плане ленивый.

Уже несколько ночей мы бурим и взрываем. Ничего! Бурим и взрываем. Ничего! Мне все изрядно надоело: днем – хата, ночью – каменоломня. Третьего не дано. Тайд исправно цигунирует или делает во дворе свои медленные штучки. Он помешан на всем этом. Скоро, похоже, и я помешаюсь, но на другом. Мне совершенно нечем занять себя в нерабочее время. Жру, после валяюсь на диване. Тайд зовет разделить с ним занятия, обещает научить, – мне неохота! «Давай! – кричит он, – это здоровье, настроение!»

Отвалите, гражданин Тайд. Не хочу я вашего Ци-Гуна. Я, похоже, компьютерный наркоман. Признаюсь, когда перед отъездом была вводная – «Никаких гаджетов!», – я обрадовался, подумал, ну, отдохну от всех этих мониторов, клав-мышек, планшетов-интернетов. Знать бы, что будет так тяжко. У меня с собой бутылка классного коньяка – не дает, гад, смеется: «Это может негативно повлиять на наши производственные показатели!» «Пользуйся, – наставляет, – рецептом Лапши из „Однажды в Америке“. Когда Толстяк Мо поинтересовался, что Лапша делал в течение 30 лет, пока прятался, тот ответил: „Я рано ложился спать…“»

Мы постоянно в ночную смену, поэтому надо спать днем. А не спится. Мысли разные лезут в голову.

– Знаешь, – сказал Тайд, – вот мы вроде бы все делаем правильно, а не получается. Не находим того, зачем отправились в такое приключение. А у других получается, вроде как само…

– Они тоже камни ищут?

– Да нет! Вот, к примеру, Корда, фотограф гаванской газеты «Революсьон», весной 1960 года на митинге щелкнул Че Гевару, так, на ходу. Фотографии в редакции забраковали, и они несколько лет провалялись в ящике, пока их случайно не увидел итальянский писатель-коммунист Фельтринелли. Корда отдает ему фото и права на них, портрет команданте Че становится самым тиражируемым изображением ХХ века, а Фельтринелли – миллионером.

– Ну и что здесь плохого?

– Плохого ничего. Я сказал, что Джандакомо Фельтринелли был писателем-коммунистом. Так это не так: к моменту получения фотографии от Корды он был исключен из Итальянской коммунистической партии. Знаешь, за что? За то, что в 1958-м вывез из СССР и опубликовал на Западе роман Пастернака «Доктор Живаго». Пастернаку присудили нобелевку.

– Да, как сокрушался ворошиловский стрелок, Дантес попал, а памятник – Пушкину.

– Ты не понял, хрен с ними, с миллионами, этот Джандакомо, похоже, был правильным пацаном – пытался выкупить Че из боливийского плена, чуть сам не погиб… Но два раза такие штуки одному и тому же человеку. Фантастика!

Темнеет, пора в подземелье…Тайд пошел за Коньком-Горбунком.

Мы по плану отбурили все шпуры, поместили в них заряды, подсоединили запалы. Выбрались из камеры. Укрылись. Тайд нажал на кнопки, отгрохотало…

Со мной что-то происходит. Я, как сомнабула, вышел из своего закуточка и пошел к камере. «Закрываем!» – прокричал откуда-то гнусавый голос. Ладно-ладно, иду. Оркестр заиграл «Killing me softly with his song». Как им удалось сделать так темно. Блики фотовспышек… и в разрезающих темноту вспышках «магния» совсем рядом танцовщицы, как живые фотографии: пабаба-бам-пабабам-бам… «Закрываем!» – прокричал гнусавый голос. Иду-иду, едва переставляя ноги, как в замедленном кино: Левая… Правая рука… Правая… Левая рука… Левая… Правая рука… Правая… Левая…

Га-ах! Он выскочил из мрака камеры, когда я был уже у самого входа. Дикий, упругий. Разбух во все сечение квершлага и потащил меня, потащил, как прибойная волна щепку, сбросил, не останавливаясь, и унесся в темноту…

Тьма густая и жирная, как масло. Маленькое солнце плывет сквозь тьму, тускло желтея. Оно заглядывает в щелочку приоткрытых глаз, тащится за мной, натужно догоняя, подергиваясь – то вверх-вниз, то из стороны в сторону. Ту-тух… ту-тух… постукивают колеса… Моя бедная голова захлебывается тошнотой, отсчитывая их подскоки, и впитывает мозгами боль, как губка воду. Бок и спину холодит железо. Твердое холодное железо высасывает последние силы…