Миссис Мелроуз стиснула впалые виски исхудалыми руками:

— О, конечно, конечно! Я собиралась поехать в Китай… нет, в Индию… Но я открыла гения… и гений, ты знаешь… — Будучи не в состоянии закончить мысль, она опустилась на мягкий диван и, протягивая руку, воскликнула: — Фалмер! Фалмер!

И в то время как Сюзи, широко раскрыв глаза, стояла посреди гостиной, из еще более темного уютного и надушенного полумрака какой-то внутренней комнаты появился мужчина, и она с удивлением узнала в нем Ната Фалмера, старину Ната Фалмера из нью-гэмпширского бунгало, отца вездесущего потомства, который остановился перед ней с барской вальяжностью: руки в карманах, в губах сигарета, ноги твердо уперты в густой, заглушающий шаги ворс одной из белых леопардовых шкур Вайолет Мелроуз.

— Сюзи! — вскричал он, раскрывая руки для объятья, а миссис Мелроуз пробормотала:

— Так, значит, ты не знала? Не слышала о его шедеврах?

Не в силах сдержаться, Сюзи расхохоталась:

— Это Нат твой гений?

Миссис Мелроуз укоризненно взглянула на нее.

Фалмер рассмеялся:

— Нет, я гений для Грейс. Но миссис Мелроуз была нашим провидением и…

— Провидением? — перебила его хозяйка. — Не говори так, будто ты на молитвенном собрании! У него была выставка в Нью-Йорке… успех совершенно сказочный. Он поехал учиться за границу, чтобы потом оформить мою музыкальную комнату в Нью-Йорке. Урсула Джиллоу поручила ему оформить свой загородный дом в Рослине. А миссис Бокхаймер — бальный зал… Фалмер, где эскизы? — Она вскочила, переворошила груду модных журналов на лакированном столике и рухнула обратно на диван, обессилев от такой активности. — Я доехала аж до Бриндизи. Ехала день и ночь, чтобы встретить его здесь, — объявила она. — Но, дорогая, — она погладила Сюзи по руке, — совсем забыла спросить, не желаешь ли чаю?

Час спустя, сидя за чаем, Сюзи уже чувствовала, что вновь вернулась в когда-то привычную стихию. Элли Вандерлин привнесла некое ее подобие в Венецию, но Сюзи тогда жила в иной атмосфере — в атмосфере, проникнутой присутствием и индивидуальностью Ника; теперь же, когда, покинутая, она снова осталась одна, снова была предоставлена самой себе, она неожиданно почувствовала себя во власти влияния, от которого, как казалось, уже освободилась.

В сомнительном вихре светской жизни, от которого она так поздно сбежала, казалось вполне естественным, что неожиданный случай вынес Ната Фалмера наверх и сделал знаменитостью, заставив Вайолет Мелроуз бежать за ним с другого конца света, чтобы греться в лучах его славы. Сюзи знала, что миссис Мелроуз принадлежала к классу моральных паразитов; ибо в этом странном мире стороны порой менялись положением и богатый жил на счет бедняка. Где бы ни появлялся авторитет, за счет которого можно было поживиться, там появлялась бедняжка Вайолет — безвредный вампир в жемчугах, — жаждущая лишь упиться славой, которую ей не могли принести все ее миллионы. Всякому, кто был не столь осведомлен, как Сюзи, о мелких тайнах ее маленького мирка, Вайолет Мелроуз представлялась злой колдуньей, а Нат Фалмер — ее беспомощной жертвой. Сюзи лучше знала, как все обстоит на самом деле. Вайолет, бедная Вайолет даже ведьмой не была. Ничтожная Элли Вандерлин, с ее недолгими банальными увлечениями, ее безыскусным смешением любовных и светских интересов, была женщиной целеустремленной, созданием реализовавшимся, тогда как Вайолет так и оставалась никчемной.

А что же Фалмер? Глядя новыми глазами на его коренастую фигуру, на его ничем не примечательное бородатое лицо, глаза, смотрящие то мечтательно и изумленно, а то впивающиеся в тебя, как когти, Сюзи, кажется, нашла разгадку его многолетнего упорного тяжелого труда, его безразличия к невниманию публики, безразличия к бедности, безразличия к потребностям растущей семьи… Да… впервые она увидела, что он выглядит довольно заурядно, чтобы и вправду быть гением, — что он, возможно, гений, хотя и объявила об этом Вайолет Мелроуз! Сюзи твердо посмотрела на него, их глаза встретились, и он едва заметно улыбнулся ей сквозь бороду.

— Да, это я открыла его, я, — упрямо повторила миссис Мелроуз из глубин черного бархатного дивана, на котором она возлежала, как бледная нереида на глади полуночного моря. — Не верь ни единому слову из того, что говорит Урсула Джиллоу, будто она углядела его «Метель весной» в темном углу выставки американских художников — под самым потолком, подумать только! Да они повесили ее там меньше года назад! И естественно, Урсула в жизни не смотрела выше первого ряда картин. А теперь она смеет прикидываться… ох, умоляю, не говори, что это не важно, Фалмер! Твои слова только поощряют ее и заставляют людей думать, будто она права. Когда на самом деле любой, кто видел меня на выставке в день закрытого просмотра… Кто? Ну, например, Эдди Брекенридж. Говоришь, он был в Египте? Возможно! Будто можно всех упомнить, когда неожиданно видишь великое произведение искусства, как случилось со святым Павлом — я не ошибаюсь? — «и как бы чешуя отпала от глаз его».[18]Да, то же самое случилось со мной в тот день… а Урсула, все это знают, находилась в то время в Рослине и вообще не приезжала на открытие выставки. Вон Фалмер сидит и смеется и говорит, что в любой день напишет другую картину, чтобы я сделала открытие!

Дрожащей от нетерпения рукой Сюзи дернула ручку звонка — дрожащей от нетерпения остаться одной, успокоиться, взвесить свое положение и прийти в себя, прежде чем вновь оказаться в кругу подобных ей. Она стояла на пороге, съежившись среди багажа, считая секунды, пока не послышались шаги и ручка двери не повернулась, впуская ее в полутемную после испытующего света внешнего мира прихожую… И вот она уже час сидит в гостиной Вайолет, в том самом доме, где мог пройти ее медовый месяц; и никто не спросил, откуда она приехала, или почему одна, или что за трагедия оставила след на ее осунувшемся лице…

Это было обычным в их мире. Здесь никто не задавал вопросов, никто больше никем не интересовался — потому что всем было недосуг помнить о чем-то. Прежней опасности назойливого любопытства, злобных пересудов, можно сказать, более не существовало: человек оставался один на один со своей драмой, своей бедой, сам заботился о себе, потому что не было никого, кто остановился бы и обратил внимание на маленький, завернутый в саван сверток, который несет человек. Наблюдая за этой парой: Вайолет Мелроуз, столь поглощенную лихорадочным стремлением к известности, и Фалмером, столь погруженным в золотое море успеха, она чувствовала себя призраком, неслышно и невидимо взывающим к живым, которые не способны ее слышать и видеть.

— А Грейс?

Он без тени замешательства широко улыбнулся:

— Она здесь… мы в Париже, дети и все такое. Живем в пансионе, где можем совершенствовать язык. Но я почти не вижу ее, поскольку она с головой ушла в музыку, как я в живопись; понимаешь, для нас это прекрасный шанс, и она старается воспользоваться им в полной мере, играя на скрипке и слушая других скрипачей. Да, многое изменилось после Нью-Гэмпшира. — Он посмотрел на нее отсутствующим взглядом, словно пытаясь оторваться от видения и вернуть ее в ускользающее прошлое. — Помнишь бунгало? А Ник… кстати, как Ник поживает? — торжествующе вспомнил он.