– Помню. – Говорить получается только шепотом.

Грегори разворачивает лист, и я вижу на фотографии сбоку статьи изображение самой себя! Нет, не может быть! Моргаю, наклоняю вперед голову. Точно я, только лет на десять с лишним моложе, еще школьница. Улыбаюсь так, будто прославилась на весь мир.

– Вот откуда я узнал, что ты занималась танцами, – исполненным нежностью голосом говорит Грегори.

Вспоминаю, что семнадцатилетней девочкой победила на городском конкурсе, и эту статью в местной газете, и фотографию. Помню, меня сильно смущало, что рот получился каким-то слишком большим и что на лбу вывалившийся из прически завиток.

– Я увидел эту статью не в тот год, а гораздо позднее. Наткнулся на старую газету здесь, на чердаке. Взглянул на фотографию и почувствовал, что влюбляюсь.

Я засмеялась – нервным резковатым смехом.

– Нет, я серьезно, – говорит Грегори. – Во всяком случае, симптомы были как при самой настоящей влюбленности. Смешные мечты, легкое сумасшествие. Я сохранил этот листок, хотя, честно признаюсь, был уверен, что со временем умопомешательство пройдет. Но смотрел на фотографию снова и снова и чувствовал то же самое, что и в самый первый раз.

– Перестань, – прошу я, окончательно заходя в тупик. Как выпутываться из положения, еще не имею понятия, но уже твердо знаю, что ждать, пока все выяснится само собой, никак нельзя.

– Почему «перестань»? – шепчет Грегори, и звучащая в его голосе любовь рвет мое сердце на части. – Ты – единственное чудо в моей жизни, Кимберли. Я хочу, чтобы ты знала все-все. – В волнении откладывает листок на стол и берет меня за руки. – Джасперу я показал эту фотографию лишь в Вермонте, когда мы виделись с ним в самый последний раз. Он долго изучал ее, потом твердо заявил: либо ты встретишь ее и будешь с нею до гробовой доски, либо всю жизнь проходишь в холостяках.

Опускаю глаза и стискиваю зубы, чтобы не заплакать. История правда казалась бы истинным чудом, если бы «прекрасная принцесса» была бы достойна такого счастья. Увы! По-сказочному все бывает лишь в сказках…

– Когда я увидел тебя там, в баре, не поверил своим глазам, Кимберли, – шепчет Грегори, сжимая мои руки. – Ты как раз танцевала и была точь-в-точь как на этом снимке…

У меня в груди немыслимая дрожь. Кажется, еще слово – и не хватит сил все это выслушивать.

– Ты увидел меня? Смотрел в мою сторону? – спрашиваю я с неуместной требовательностью, даже с агрессивными нотками в голосе. – А я думала… ты не замечаешь никого вокруг…

Лицо Грегори серьезнеет.

– Мне было вполне достаточно единственного взгляда. Строить глазки, заигрывать, охмурять восторженными речами, ахами и охами – не могу я так себя вести, понимаешь? Теперь не могу…

Мне так плохо, что мутнеет перед глазами и немного закладывает уши. После каждого объяснения Грегори все растет и растет в моих глазах. Теперь он так высоко, что я с ним рядом кажусь себе жалкой карлицей. Почему, почему, черт возьми, мне нужно все разжевывать, растолковывать каждую мелочь?!

– Я долго размышлял, как с тобой поговорить, что предложить, куда позвать, – говорит Грегори, явно очень волнуясь. – Даже раздумывал, не пересилить ли себя, не поступить ли как все? Подойти, прикинуться, что я не знаю твоего имени, представиться, завести пустой разговор. Но всякий раз, когда воображение рисовало подобную картину, я чувствовал, что это будет пошло, недостойно, гадко. В том, что если мы с тобой сойдемся, то непременно найдем общий язык и будем вместе всегда, я не сомневался ни мгновения, понимаешь? Наверное, из-за тех слов Джаспера, они ведь как пророчество… Поэтому я и решил не тратить время на глупые ухаживания, походы в кино или в рестораны.

Я смотрю на свою футболку и джинсы. Они валяются на полу, живо напоминая о том, в каком почти беспамятном состоянии я их с себя скидывала… Хочется одного: собраться с силами, дотянуться до одежды, надеть ее и сбежать отсюда. Но руки, вцепившиеся в края покрывала, будто не мои, а вырублены из дерева.

– Я, наверное, напугал тебя своим предложением, озадачил? – спрашивает Грегори все тем же влюбленным шепотом. – Видишь ли: я решил, что, раз наша история столь исключительна, ты почувствуешь, кто я для тебя, кем должен стать. Почувствуешь, несмотря на скупость слов и неожиданность беседы… Так, впрочем, и вышло. – Счастливо и несколько стеснительно смеется.

Я ненавижу себя.

– Я знал, что тебе понадобится время, – прибавляет Грегори. – Но ждать был готов сколь угодно долго…

Чувствую, что, если не умчусь отсюда сейчас же, потеряю над собой власть и приключится что-нибудь страшное. Собираю в кулак все мужество, резко наклоняюсь, подбираю с пола одежду и, бормоча несвязное «прости… что-то мне… гм… нехорошо… прости… потом, ладно?», вылетаю из комнаты прямо в покрывале на голое тело.

Закрываю за собой дверь и еще долго держусь за ручку, боясь, что Грегори придет за мной следом и станет выспрашивать, в чем дело. Но его нет и нет.

Меня всю трясет. Голова вот-вот взорвется, сердце стучит так, что кажется, будто слышно на весь дом. Медленно разжимаю пальцы, прохожу к кровати и падаю на нее, как мешок с мукой. Что делать?

Получается, Грегори благороднейший человек с огромной душой и незапятнанной совестью. А я обманщица, интриганка, не способная видеть дальше своего носа. Почему сердце не подсказало мне, что надо прислушаться к тем ощущениям, что подарил его взгляд тогда, при нашей первой беседе? Почему я предпочла забыть их, утопить в море сиюминутных впечатлений и жалких рутинных забот? Почему не отдавала себе отчет в том, что мое окружение не то, какое мне нужно, как могла быть настолько слепой, глухой, недалекой?

С трудом переворачиваюсь на живот – ноги и руки отказываются слушаться, вдавливаюсь лицом в подушку и вцепляюсь руками в деревянную кроватную спинку. На душе до того гнусно и мрачно, что нет сил даже плакать.

Какое-то время лежу не двигаясь. Потом медленно разжимаю пальцы и хватаюсь за голову. Как мне быть? Грегори должен, непременно должен, знать и мою историю, хоть и не исключено, что она станет для него сокрушительным ударом. Иначе нельзя. Если я смолчу теперь, прикинусь, что в самом деле просто раздумывала над его словами целые полгода, а потом решила наконец, что он мой единственный, правда все равно когда-нибудь всплывет. Я сама же проболтаюсь – случайно или в сердцах. Так будет намного хуже – Грегори этого не вынесет.

Я должна с ним поговорить. Завтра же.

А что потом? Сможет ли он понять и простить? Станет ли доверять мне в будущем? Не разочаруется ли в жизни настолько, что отбросит всякие мысли о женитьбе? Да что там женитьба! Не сломается ли, не падет ли духом?

Замираю, слушаю неистово бьющееся сердце. И глубже вдавливаюсь в кровать под тяжестью убийственного отчаяния. Конечно, он разочаруется. Не захочет меня знать. Что будет со мной? Смогу ли я вернуться к прежней жизни и по-старому болтать о глупостях с Джосс, дарить улыбочки знакомым в баре, довольствоваться обывательскими утехами?