Ксиландер, наш сокорпусник, известный отчасти и по литературе, добрый и приветливый. Он служит при здешнем вице-губернаторе Нейдгарде и вас он помнит и уважает. – Пожалуйста, мой любезный! пришлите мне ваш портрет: я хочу утешаться в пустыне хоть копиями моих друзей, тоскуя по оригиналах. Да пожалуйста, по обещанию, присылайте журналы: тут всякая новость как вода на степи для жаждущего. Поклонитесь сопитомцу нашему Карелину. Вашей милой супруги целую ее маленькую ручку и тетушке ее – хозяйке домовитой – мое почитание[342]. Что ж делать? – А очень мне вас жаль: даже и вспомнить не хочу любезных мне в Петербурге: потому что слезы навертываются, когда вспоминаю… Будьте веселы, счастливы и помните, а еще лучше любите любящего вас.

Весь Ваш Ф. Глинка.

P. S. Пишите хоть в месяц раз строчки по две[343].

7. Ф. В. Булгарин Ф. Н. Глинке

Почтеннейший и любезнейший Федор Николаевич!

Вы черт знает что думаете обо мне, что я не пишу к вам писем. Виноват не пред вами, а пред целым светом, а в том числе и пред родною матерью[344]. Не умею писать писем и не знаю, как взяться. Это мне вредит порой. Но вот случай: г. Масальский[345], литератор и мой приятель, просит, чтоб я рекомендовал вам его двоюродного брата Ивана Ивановича Масальского[346], который едет в ваши пустыни на службу царскую. Полюбите его, он человек очень добрый и честный. Будьте его руководителем на поприще службы в месте для него новом, неизвестном. Вы так добры, что, верно, не откажете в этом честному человеку. О себе скажу, что я веду жизнь монашескую, работаю, сижу дома и нигде не бываю. Летом поеду опять в мое прелестное имение, возле Дерпта, отдохнуть и насладиться природою. Теперь работаю над изданием моего «Выжигина», которого вам доставлю. Был я жестоко болен. Теперь здоров и счастлив только в семействе. – Прощайте, полюбите Масальского и не забывайте старого друга и совоспитанника корпусного, всегда вас любящего

Ф. Булгарина.

6 февр[аля] 1829.

СПб.[347]

Переписка Ф. В. Булгарина и А. Ф. Воейкова

Ф. В. Булгарин и А. Ф. Воейков познакомились в 1820 г. при содействии лиц, игравших в их жизни значительную роль: для Воейкова таким человеком был В. А. Жуковский, а для Булгарина – Н. И. Греч. Воейков был известен как вольнолюбивый поэт-сатирик, переводчик Вольтера, Вергилия и Делиля, особую славу ему принес вышедший в 1816 г. перевод «Садов» Делиля, после чего Воейков был избран членом Российской академии. По рекомендации Жуковского Воейков с середины 1820 г. стал соредактором Греча в журнале «Сын Отечества», ведя отдел критики. Между Булгариным и Воейковым сложились дружеские отношения. Они поддерживали друг друга на страницах журналов: в обзорной статье о российской журналистике Воейков отметил Булгарина «между учеными литераторами, чьи труды занимают почетное место в “Сыне Отечества”» [348] , а Булгарин опубликовал рецензию на «Учебную книгу российской словесности» Греча в виде послания к Воейкову [349] . Став издателем «Северного архива», Булгарин поместил там очерк Воейкова «Описание Сарепты» (1822. № 12).

Отношения испортились в 1822 г. К этому времени стало ясно, что на участие в «Сыне Отечества» Жуковского, Вяземского, Батюшкова и др., обещанное Воейковым, рассчитывать не приходится, не оправдал Воейков надежд Греча и как сотрудник журнала, в итоге Греч «настойчиво просил освободить» его от Воейкова [350] . С марта 1822 г. Воейков стал редактором газеты «Русский инвалид». Он напечатал, что газета имеет 1700 подписчиков против 750 у «Сына Отечества», после чего Булгарин подал прошение «об отдаче ему в аренду этой газеты, обязуясь платить вдвое против того, сколько получают от Воейкова, и в обеспечение исправности уплаты представлял в залог 500 душ. <…> Семейство Воейкова пришло в ужас» [351] . Несмотря на то что под давлением Жуковского, Рылеева и Греча Булгарин взял прошение назад, отношения были окончательно испорчены, развернулась сначала скрытая, а затем публичная полемика Булгарина с Воейковым [352] . Весной 1823 г. дело дошло до возможной дуэли, вызов послал Булгарин. Улаживать конфликт пришлось Рылееву, Дельвигу, Жуковскому и Гречу, однако состоявшееся примирение не прекратило противостояния и публичной полемики в дальнейшем.

Булгарин стал предметом особой ненависти Воейкова, самые злые куплеты своей знаменитой сатиры «Дом сумасшедших» он посвятил Булгарину, себя же увековечил в этой сатире симптоматичными строками: «Что с Булгариным возился / И себя тем замарал» [353] . С 1828 г. на страницах своего журнала «Славянин» он регулярно помещал в отделе «Хамелеонистика» примеры изменчивости мнений Греча и Булгарина. Булгарин и Греч отвечали на нападки на страницах «Северной пчелы» [354] . После того как в январе 1830 г. за недопустимо острую полемику все трое были посажены по указанию царя на гауптвахту литературная война завершилась, противостояние Булгарина и Воейкова приобрело иные формы, то исчезая из публичной сферы и лишь изредка давая о себе знать, то вновь обостряясь.

1. А. Ф. Воейков Ф. В. Булгарину

Милое письмо Ваше, твердый, почтенный друг-славянин! весело было мне читать и перечитывать; еще слаще будет прочесть в семейном кругу моем, на который Вы смотрели сквозь призму сердца. Когда-то мы будем сидеть у Вас за круглым столиком и пить чай из рук молодой супруги – любовницы Вашей[355]. Между тем уделите время Аполлону, разберите строго и справедливо, по своему обыкновению, мою Поэму; повторяю Вам, что я все переправлю, выкину, вымараю, прибавлю, поправлю, переставлю с места на место, что Вы найдете за благо приказать мне переправить, выкинуть, вымарать, прибавить, поправить и переставить с места на место. Не бойтесь испугать меня, я старый инвалид, обстрелянный и состарившийся под батальным огнем критики. Как я счастлив, что вдобавок к такой жене, как моя, к такому брату, как мой[356], я имею таких друзей, как Кавелин, Кайсаров[357], Матвеев и Булгарин, новый по знакомству, но твердый и светлый, как меч, одержанный в боях, как алмаз в царской короне. Ваш ум – мне светит, а сердце греет; все это прекрасно в этом холодном и темном свете —

totus tuus[358] Воейков

27/IX 1820

С. П. Б.

2. Ф. В. Булгарин А. Ф. Воейкову

Любезнейшему Александру Федоровичу!

При появлении в свет вашего отрывка из поэмы «Науки и искусства» в № 37 «Сына Отечества»[359], признаюсь вам, я оцепенел, увидя, как слабо изобразили вы предметы, которые в разнообразных действиях столь многим уже стихотворцам доставили богатые и величественные картины. Многие [из] всех моих знакомых (между которыми есть и