Другими аргументами «недействительности» отречения выдвигались: невозможность отречения в системе российского государственного права, а также невозможность отречения за другого члена Дома Романовых (тем самым оспаривался факт отречения Николая II за Наследника Престола, Великого Князя Алексея Николаевича). Для подтверждения данного тезиса Корево давал свое толкование текста Свода Основных законов. Его основной аргумент – прецептивный характер законов о наследии Престола. Этот особый характер, по убеждению сенатора, подтверждала статья 39: «Император или Императрица, Престол наследующие, при вступлении на оный и миропомазании, обязуются свято наблюдать законы о наследии Престола». Корево делал вывод о невозможности изменения данных законов в силу того Высшего Закона, соблюдения особой Божественной благодати, которая давалась русским Царям и Царицам при вступлении на Престол и при совершении Помазания на Царство, Венчания на Царство. От Царской семьи требовалось клятвенное соблюдение всех законов, и, нарочито, правил о Престол онаследовании.

В российской правовой системе, в отличие от конституционных норм многих других государств, сочетались традиции Православной государственности и нормы государственного права. Юридические и нравственные принципы совмещались, в частности, в соблюдении обета, даваемого при Помазании на Царство. Отречение от Престола Государя и тем более отречение за Наследника, по мнению Корево, становилось, прежде всего, нарушением обета о неизменности законов о Престолонаследии. «С религиозной точки зрения отречение Монарха – Помазанника Божия – является противоречащим акту Священного Его Коронования и Миропомазания; оно возможно было бы лишь путем пострига…» (14).

На самом деле существо законов не искажалась Государем ни в правовом, ни в нравственном, ни в «прецептивном» отношении. Отречение от Престола как правовой акт предусматривалось статьей 37-й Свода Основных Законов: «При действии правил… о порядке наследия Престола, лицу, имеющему на оный право, предоставляется свобода отрещись от сего права в таких обстоятельствах, когда за сим не предстоит никакого затруднения в дальнейшем наследовании Престола». Статья 38-я подтверждала: «Отречение таковое, когда оно будет обнародовано и обращено в закон, признается потом уже невозвратным». Толкование этих двух статей до 1917 и 1921 гг. не вызывало сомнений. В курсе государственного права, написанном знаменитым российским правоведом профессором Н.М. Коркуновым и считавшимся базовым учебным курсом по данной дисциплине в Российской Империи в начале XX в. (курс выдержал 5 изданий), отмечалось: «Может ли уже вступивший на Престол отречься от него? Так как Царствующий Государь, несомненно, имеет право на Престол, а закон предоставляет всем, имеющим право на Престол, и право отречения, то надо отвечать на это утвердительно…» Аналогичный принцип толкования Основных Законов приводился также в курсе государственного права, написанном не менее известным российским правоведом, профессором Казанского университета В. В. Ивановским: «По духу нашего законодательства… лицо, раз занявшее Престол, может от него отречься, лишь бы по причине этого не последовало каких-либо затруднений в дальнейшем наследовании Престола».

Правда, в эмиграции, в 1924 г., приват-доцент юридического факультета Московского университета М.В. Зызыкин, признавая, как и Корево, особый, сакральный смысл исполнения статей законов о Престолонаследии, разграничил в своей книге «отречение от прав на Престол», которое (по его толкованию) возможно для представителей Царствующего Дома еще до начала Царствования, от «отречения от Престола», которым не обладают уже Царствующие. Но подобное разграничение права вообще от правоисполнения достаточно условно, поскольку Царствующий Император отнюдь не исключается из Царствующего Дома, а вступает на Престол именно потому, что имеет на него право, которое и сохраняет за собой в течение всего Царствования (15).

Ссылки на отсутствие права отречения в акте Императора Павла I (5 апреля 1797 г.), установившего порядок Престолонаследия в Доме Романовых, некорректны по той причине, что данный акт предусматривал только порядок наследования в его роде. При этом акт Павла I предусматривал отречение наследников от чужого Престола для занятия Престола Российского. То есть отречение не исключалось, а просто не предусматривалось в данном конкретном акте. Это же отречение от «иного Престола» уже царствующего на «ином Престоле» лица сохранилось и в статье 35-й Свода Основных Государственных Законов. После 1906 г. статьи главы о «наследии Престола», как будет показано далее, уравнивались по статусу со всеми остальными главами, статьями, примечаниями Основных законов и, таким образом, могли изменяться в установленном процессуальном порядке.

Неразрешимых «затруднений в дальнейшем наследовании Престола» отречение Государя не должно было создать, поскольку Великий Князь Михаил Александрович считался Наследником Престола еще до момента рождения цесаревича Алексея Николаевича. Наследники Михаила должны были продолжить династию в случае оставления им Престола. По точной оценке современного историка Дома Романовых А. Н. Каменского, «Манифест и телеграмма стали по существу законными документами тех лет и письменным указом об изменении закона о Престолонаследии. Этими документами автоматически признавался и брак Михаила II с графиней Брасовой. Тем самым автоматически граф Георгий Брасов (сын Михаила Александровича – Георгий Михайлович. – В.Ц.) становился Великим Князем и Наследником Престола Государства Российского».

Нельзя забывать и о том, что на момент составления и подписания акта об отречении Государь не мог знать о намерениях своего младшего брата в отношении Престола.

Отказываясь от собственного безоговорочного понимания «прецептивного характера» законодательства «О порядке наследия Престола», Корево признавал, что «свобода отречения предоставляется данному Члену Императорского Дома лишь лично за себя, без предоставления Ему права отрещись за наследников своих» (16). Действительно, история не знает фактов отречения одних членов Царствующего Дома за других, если только эти действия не имели насильственного характера по отношению к тем, кого лишали прав престолонаследия, не вызывались утратой ими дееспособности или не диктовались соображениями государственной безопасности. Отречение могло считаться абсолютно неправомерным в случае, если оно совершалось бы за совершеннолетнего, полностью право- и дееспособного члена Царствующего Дома или Наследника Престола. Принцип наследования старшим сыном Царствующего Императора безоговорочно устанавливала статья 28-я: «Наследие Престола принадлежит прежде всех старшему сыну царствующего Императора, а по нем всему его мужескому поколению».

Но Государь отрекался за своего сына Алексея, достигшего в феврале 1917 г. лишь 12 с половиной лет (совершеннолетие наступало в 16 лет). Государь не нарушал законов, а действовал в полном соответствии со статьей 199-й, согласно которой «попечение о малолетнем лице Императорской Фамилии принадлежит его родителям; в случае же кончины их или иных, требующих назначения опеки, обстоятельств попечение как о личности, так и об имуществе малолетнего и управление его делами вверяется опекуну». Несовершеннолетний Цесаревич не мог и не имел права единолично издавать каких-либо законодательных актов (в том числе о принятии Престола или отречении от оного). По оценке депутата III и IV Государственной Думы, члена фракции «Союза 17 октября» Н. В. Савича, «Цесаревич Алексей Николаевич был еще ребенком, никаких решений, имеющих юридическую силу, он принимать не мог. Следовательно, не могло быть попыток заставить его отречься или отказаться занять Престол» (17). И хотя 199-я статья не говорит об отречении как таковом, совершенно очевидно, что слова «попечение о личности» и «управление делами» относятся и к настоящему государственному статусу несовершеннолетнего Наследника, а не касаются исключительно воспитательных вопросов.