Девушка плеснула в пластиковый стаканчик янтарную жидкость и протянула ему:

— Пожалуйста.

Леонид отодвинул коробку с обедом на край откидного столика, пригубил бренди и откинулся на спинку кресла. Кто бы мог подумать, что поездка на родину заставит его так нервничать. Сердце судорожно сжималось от волнения, выстреливая электрическими разрядами в нервно подрагивающие пальцы. И Макеев разозлился на самого себя. Казалось бы, столько всего пережито за эти годы. Неужели он, прошедший огонь и воду взрослый мужик, будет мандражировать перед встречей с обожаемой семейкой?

Двадцать лет назад он вот так же сидел в самолете, прихлебывал бренди и наслаждался прелестями капиталистической действительности. Тогда казалось, что он вырвался из тоскливой безысходности родного дома и впереди ждет удача, успех, деньги… Ну какие там еще глупости мерещатся каждому неопытному эмигранту?

Поначалу все действительно шло хорошо. В ученики достались несколько абсолютно одинаковых, пышущих здоровьем мальчишек с приклеенными, ничего не выражающими приветливыми улыбками. Пацаны были как на подбор, старательные, целеустремленные. Слушались его, как верховного гуру, буквально в рот заглядывали на тренировках. Еще бы, советская школа гимнастики высоко ценилась, да и его имя не забылось за несколько лет.

Вот только… Кто мог предположить, что его, решившего отныне и навсегда покончить с глупыми сантиментами, так будет скручивать тоска по родине. Возишься целыми днями с этими проклятыми акселератами, и словом-то на родном языке не с кем перекинуться. Базовый английский Леонид усвоил довольно легко, но объясняться на нем свободно, шутить, выражать оттенки эмоций еще не мог. Впрочем, даже если бы и мог… С кем тут говорить по душам? С коллегой из СССР, обалдевшим от свободы западного мира и скупающим на всю зарплату подшивки «Плейбоя»? Или с местным тренером команды, простоватым мужичком из американской глубинки, все устремления которого сводились к тому, чтобы заработать на приличную пенсию.

Ученики тоже раздражали. Старательные, улыбчивые — роботы, да и только. Хоть бы кто наорал с досады во время особенно тяжелой тренировки или нажрался и занятия проспал. Так нет же, все как один являются с утра в зал, чистенькие, вымытые, глаза горят. Юные пионеры-ленинцы! А все равно ни в одном искры божьей нету. Трудяги, ремесленники, да и только. Ни один не способен взлететь ввысь и парить под потолком спортивного зала, как…

Он не позволял себе думать о брате. Достаточно было и того, что златоглавый мальчишка с жестокой улыбкой являлся к нему каждую ночь во сне. Сначала бросался обниматься, просил прощения, клялся в любви, всю душу выворачивал своими честными и преданными голубыми глазами. Но стоило Лене поверить ему, как тот снова предавал, кричал: «Ты дышать мне не даешь!» — и заливался злым издевательским смехом. Макеев просыпался, долго сидел на кровати, пытаясь отдышаться, затем нащупывал стоявшую у изголовья бутылку виски и делал несколько больших глотков. Только это помогало растопить немного сковывающую дыхание ледяную тяжесть.

Ну и в конце концов произошло то, чего и следовало ожидать. Один раз он проспал тренировку, другой раз явился на работу подшофе, в третий раз вообще загудел на четыре дня. О его слабости узнали, принялись грозить, что вышибут с должности тренера в двадцать четыре часа. Конечно, тут не совок, на товарищеский суд никто не потащит, вылетишь с работы в два счета, и все. Леонид честно пытался взять себя в руки, завязать, но тут, как назло, встала на пути эта авария…

Мотоцикл он купил давно, накопил с первых же нескольких зарплат. Исполнил, так сказать, юношескую мечту. Было в этом какое-то детское, мальчишеское удовольствие — лететь по дороге на хромированном скакуне, рассекая толщу горячего летнего воздуха. Вот и долетался, дебил. Врезался как-то на полной скорости в столб. Как жив остался, непонятно. Говорят же, пьяных бог бережет.

Очнулся в больнице, весь переломанный. Да еще старая травма дала о себе знать. В общем, провалялся долго, доктора такой счет за лечение вбухали! А страховка, конечно, не включала оплату лечения травм, полученных не вследствие профессиональной деятельности. Пришлось все сбережения потратить, еще и должен остался. Начальство ждать его выздоровления не стало. Выписали из разваливающегося Союза нового тренера, желающих-то по тем временам хватало, а его списали. Тяжело ему пришлось. Даже сейчас, вспоминая тот период, Леонид морщился: остаться в чужой стране без денег, без друзей, без работы. Еще и боли после аварии мучили нещадно, даже сильнейшее обезболивающее, которое врачи посоветовали, не помогало. Правда, как он выяснил впоследствии, если запивать таблетки алкоголем, становилось легче, боль отступала, и проблемы не казались такими уж неразрешимыми.

В конце концов удалось-таки встать на ноги, хотя один бог знает, чего ему это стоило. Все было: и от эмигрантской службы, жаждавшей депортировать теперь уже нелегала обратно в Союз, бегал, и случайными заработками перебивался, и в хостелах ночевал в течение нескольких лет, ушедших на оформление статуса беженца и получения Грин кард. А из дома, как назло, доходили сведения, что братец в полном шоколаде — в кино снимается, свою команду трюкачей сколотил, деньги хорошие зашибает. Вот всегда ему везло, вечно все само с неба падало, раздолбай чертов! Да, еще ведь женился. И на ком? На Марианне! Это ж надо такое выдумать? Чтобы досадить ему, Леониду, не иначе. Впрочем, тут у тебя, любимый родственник, ошибочка вышла. Маришка мне даром не нужна, благодарю покорно.

Может быть, именно в пику брату он оказался в Голливуде. Мол, думаешь, ты там в своей нищей России хорошо устроился, так я покажу тебе, где делается настоящее кино. Сначала, конечно, было трудно — и кофе на площадке подносил, и мальчиком на побегушках служил, и ассистентом по всем вопросам подрабатывал. Но с годами сумел-таки подняться и стать продюсером. Не Спилберг, конечно, но свою нишу нашел. И денег хватает, и с документами разобрался, гражданство оформил, и квартиру снимает приличную. Правда, с обезболивающим так и не завязал, ну да здесь, в Голливуде, это и за проблему-то не считается, каждый на чем-нибудь сидит. Ничего не поделаешь, жизнь такая.

Макеев не то чтобы гордился завоеванным положением, но, в общем, считал, что неплохо устроился в жизни. Даже мать несколько раз приглашал в гости — пускай посмотрит, как старшенький живет, порадуется. Ну и расскажет там, дома, кому надо… Лариса всегда с удовольствием соглашалась, мчалась по первому зову. С годами она из немного нелепой молодой кокетки превратилась в не менее нелепую кокетку пожилую. С виду была такая же легкая, порхающая, только белое облачко завитых кудряшек на голове заметно поредело, и розовая помада странно смотрелась на сморщенных тонких губах. Леонид с подчеркнутой небрежностью повествовал матери о своих достижениях — вот недавно предложили выступить сопродюсером детективного сериала. Впрочем, в России его все равно вряд ли купят, дорогой проект. О многочисленных фильмах, не продвинувшихся дальше пилотных серий, он предпочитал не рассказывать. И Лара каждый раз уезжала в полной уверенности, что ее старший сын — не последнее лицо в Голливуде.

«Эх, и надо было так вляпаться с этим Джереми!» — покачал головой Макеев. Ведь снова, как много лет назад, он на все пошел ради ангелоподобного юноши со взглядом, устремленным за облака. Рекомендовал его в проект, не обращая внимания на сплетни. Леня с неприязнью вспомнил смешки и перешептывания в коридорах киностудии, когда они с Джереми появлялись вместе. Он старался не обращать внимания — что бы там их ни связывало, это его личное дело, и он не обязан ни перед кем отчитываться. В конце концов Леонид рекомендовал Форкса как талантливого начинающего актера, а не как своего ставленника. И вот надо же, что получилось! Теперь, когда первый приступ досады прошел, он с болью вспоминал погибшего. Такой красивый, способный мальчишка! Нелепость…