Как он мог не заметить, что Леонид не в себе, что он болен? «Тебе очень легко не говорить правды», — сказал тогда брат. Что ж, он был прав. Наверно, и в самом деле никогда не хотел замечать ничего вокруг себя, слишком дорожил своей легкой, необременительной жизнью. Не хотел видеть, какие надежды возлагают на него близкие — Леня, Марианна, Вера, ребята из группы… Предпочитал делать вид, что все нормально, беспокоиться не о чем. Не замечал ничего, кроме своих желаний. Встретил, может быть, самую важную женщину в своей жизни и не смог, не захотел удержать… Что ж, вот теперь и остался ни с чем, никто больше ничего от него не ждет, не перед кем оправдываться. Свобода и независимость, черт ее подери! Брат теперь поправляется в закрытой психиатрической клинике, Марианна любезно взяла на себя тяжбу с этим америкосом, который требовал от Макеева выплаты какой-то там неустойки. Все, в общем, наладилось. Отчего же так невыносимо тоскливо на душе?

* * *

Алеша еще издали увидел сидевшего на скамейке брата. За эти несколько месяцев он как-то обрюзг, расплылся, стал выглядеть старше своих лет. В лице появилась странная усталость и отрешенность. Темные глаза, когда-то цепкие и внимательные, смотрели тупо и равнодушно. Макеев, сгорбившись, сидел на скамейке, из-под теплой осенней куртки торчали ноги в сиреневых пижамных штанах. Алеша помахал ему, брат вяло поднял руку, показывая, что видит его.

— Здорово! — улыбнулся Алеша, присаживаясь рядом. — Ну как ты?

Леонид пожал плечами. Лазарев нахмурился — апатия брата ему не нравилась. «Надо бы что-то придумать, — соображал он. — Как-то растормошить его».

— Слушай, — предложил он, — может, если я поговорю с врачом, тебя отпустят на выходные? Мы бы на рыбалку съездили, а? Помнишь, в то место, где когда-то лагерь был? Я проезжал недавно, там отлично. Палатку можно поставить. Как считаешь?

Кажется, ему не удалось заразить Леонида своим азартом. Тот, не отвечая, чертил что-то на земле носком ботинка.

— Лень, ну так как? — не отставал Алексей.

— Отвали от меня, — нечетко промычал Макеев. — Мне ничего не нужно.

В его мутных глазах неожиданно мелькнула острая неприязнь.

— Да что ты, Лень! — Лазарев потряс его за плечо. — Перестань! Мне же не сложно…

Брат вскинул на него заплывшие, слезившиеся от яркого солнечного света глаза. Голова мелко затряслась, он проговорил невнятно, вяло, но с прорывающимся сквозь действие транквилизаторов бешенством:

— Что ты таскаешься сюда? Очень интересно посмотреть на бывшего врага среди шизоидов?.. Позлорадствовать?

Он судорожно вцепился в рукав куртки Алеши, отчаянно заглядывая ему в лицо. И Лазарев увидел, что вокруг глаз брата протянулись морщины, бескровные губы нервно дрожат, а подбородок порос седой щетиной. Во всем его облике, бессильной ярости, с которой он теребил его куртку, в темном рассеянном взгляде было что-то до боли жалкое, нестерпимое.

— Я помочь хочу, — стараясь говорить как можно убедительнее, возразил Алексей. — Поддержать.

— Мне не надо! Не требуется! — Речь Макеева была отрывистой, бессвязной. — Я не хочу… Не желаю! Зачем ты вытащил меня? Тогда… Я не хотел… Меня бы не было уже… Совсем не было! Нигде!

Он выпустил рукав Алексея, нервно вскинул руки к лицу, закрылся ладонями. Плечи задрожали, из горла вырвались сдавленные хриплые звуки. И Алексей, не зная, что делать, как помочь брату справиться с мучающей его болью, отчаянием, неуверенно похлопал Леню ладонью по спине и выговорил тихо:

— Дурак ты… Ведь ты же брат мне. У меня, может, кроме тебя, и нет никого.

И Леонид, издав горлом странный глухой звук, неожиданно сгорбился, ткнулся лбом в Алешино плечо.

— Ну что ты… — ласково приговаривал Лазарев, осторожно гладя брата по голове.

Темные волосы Макеева были теперь коротко острижены, ярче проступившая седина приобрела нездоровый желтоватый оттенок.

— Все будет хорошо, все образуется, — терпеливо повторял Алексей.

И, повинуясь спокойствию и уверенности, звучавшим в его голосе, дрожь перестала сотрясать плечи Леонида. Судорожно сцепленные пальцы разжались, разгладились скорбные складки у губ, словно он только этого и ждал все это время, только этого и хотел — чтобы поняли, пожалели, произнесли какие-то глупые ласковые слова.

С невысокого раскидистого клена слетел резной оранжевый лист и тихо опустился Алеше на колено. Солнце выглянуло вдруг из-за покатой серой больничной крыши и, отразившись в оконном стекле, пустило двух золотистых «зайчиков» к ногам молча сидящих на скамейке братьев.

* * *

Позже, когда вежливый предупредительный медбрат увел Леню в корпус обедать, Алексей медленно брел к выходу из больничного сквера. У ворот рядком стояли припаркованные машины, и солнце, играя, слепило глаза, отражаясь в их затемненных стеклах. Лазарев зажмурился, ничего не видя вокруг себя, двинулся к выходу, почти на ощупь, взялся рукой за прохладную решетку ворот и вдруг остановился — по другую сторону калитки стояла Вера.

На мгновение ему показалось, что это память сыграла с ним злую шутку, высветив на обожженной солнцем сетчатке призрак из прошлого. Стройная белокурая девушка улыбается ему, щурясь от бьющих в глаза лучей, откидывает голову, знакомым движением заправляет за ухо выбившуюся прядь волос. Боясь поверить в явившееся чудо, он, не говоря ни слова, шагнул за калитку, подошел вплотную, дотронулся до плеч, обтянутых тонкой шерстью светлого пальто, прикоснулся к блестящим волосам, провел пальцами по щеке. И женщина, чуть повернув голову, коснулась его ладони сухими губами.

— Ты опять не попытался меня вернуть, — с чуть грустной улыбкой выговорила она.

— Ты же сказала, что не хочешь… что боишься… — возразил он, зарываясь лицом в ее пахнущие речной водой и хвоей волосы, целуя холодную мочку уха.

— Ты мог бы не поверить, — выдохнула она, обхватывая руками его шею.

— Я больше никогда не буду тебе верить, ни одному слову не буду верить! — заверил Алеша, до боли прижимая ее к себе.

Налетевший ветер донес горьковатый запах тлеющих осенних листьев. Солнце спряталось в оранжевой кленовой листве. Мимо, громко сигналя, пронеслась машина. Алексей не разжимал рук, может быть, впервые в жизни решившись не отпускать, держаться изо всех сил за то, что ему дороже всего на свете.