К родителям Мачрука Николай и Семён отнеслись со всем почтением. Сказали, что сначала они увезут мусор, а уж потом займутся котлом отопления. И, чтобы родители не беспокоились, ввели каждому слабенькое снотворное. Маленький укольчик, словно комарик укусил. Часа два поспят, а когда проснутся, даже голова болеть не будет. И забудут всё, что произошло с утра. Или не всё, но многое. В аптеках, понятно такое снотворное не продают. Продают в другом месте. А то и даром отдают, если человек хороший.

Мусор в доме держали в особой комнатке, без окон, с прочной дубовой дверью, прикрытой стареньким, побитым молью ковром из восьмидесятых. Мешки с мусором хранились на стеллажах, чтобы не затопило в случае непредвиденных обстоятельств. Да не должно было затопить: дом стоял высоко, на сухом месте, а никаких труб через эту комнатку не проходило.

Стеллажи, начиная с полуметра от бетонного пола, были завалены черными мешками для мусора, на двадцать литров, повышенной прочности. И хорошо, что повышенной — они были тяжеловаты. Перенеся мешки в фургон, Николай и Семен проверили стариков. Всё в порядке, розовые и дышат спокойно. Тогда они закрыли за собой двери и ворота, и в девять пятьдесят пять покинули славную усадебку. Настоящие газовщики должны приехать к часу. Газовый котел штука серьёзная, тут Мачрук прав.

В заранее подготовленном месте перегрузили мешки в другой фургон, «Мой огород», а фургон газовой службы оставили за лесополосой. Угнали пацаны, покатались и бросили.

На огородном фургоне доехали до усадьбы где ждала Настя. И стали считать деньги.

Денег в мусорных мешках оказалось столько, сколько и предполагали. Девятьсот тридцать миллионов российских рублей. Преимущественно тысячными купюрами, и лишь небольшая часть — пятитысячными. Валюты не было. То ли Мачрук был патриотом, то ли держал валюту в другом месте, опасаясь складывать всё в одну корзину. Нет, и нет. И без валюты можно прожить.

Деньги они перекладывали в теперь уже десятилитровые зелёные мешки для мусора, тоже повышенной прочности, а мешки укладывали в коробки из-под пива, По сорок миллионов в коробку. То есть по сорок толстых, в тысячу купюр, пачек. Впритык.

Всего вышло двадцать две коробки и, отдельно — коробочка из-под обуви с пятитысячными купюрами. Но до чего же утомительно было считать эти миллионы! Сейчас хоть машинки помогают, быстросчётные, а каково было прежде, когда всё приходилось делать вручную? Впрочем, прежде такие деньги, девятьсот тридцать миллионов, губернский чиновник даже и представить не мог. Другие были рубли, другие были чиновники.

Мачрук тропинку на Запад, видно, пока не нащупал, а посредникам не доверял. Крестьянская натура. Да и процент за переправку и легализацию денег посредники с провинциальных чиновников драли непомерный. Потому Мачрук хранил деньги в том виде, в котором получал от дорожных фирм. В России живём, Россией кормимся, зачем нам чужая земля? Кто ему на чужой земле даст распоряжаться подрядами? И потому чужих он не любил не только по велению свыше, но и вполне искренне. Им дай волю — съедят! Впрочем, он допускал, что с Россией придется расстаться. Потом, на пенсии. Или обстоятельства так сложатся. Он уже присмотрел домик на берегу моря, но не в чужой Франции, тем более, в Англии, а в Болгарии, стране, где и буквы русские, и народ, хоть и чернявый, но на нас похожий. В Бога верует.

О Мачруке они не гадали, не выдумывали. Знали наверное. У каждого губернского Мачрука есть свои доброжелатели, к ним нужно только подход найти. Ведь не банки же грабить. Да и нет в банках столько денег, сколько спрятано в кладовочках губернских чиновников.

11

— Подзаработать не хотите?

Работу мне предлагали парень и девушка, оба лет двадцати пяти. Плюс-минус два года. У парня, скорее, минус, у девушки плюс. Они встретили меня у входа в метро. Рядом плакат «Творческая работа на три часа с дорогой».

— Что за работа? — спросил я.

— Телевизионная съёмка. Три часа на всё про всё. Триста рублей плюс литр вина и сухой паек, — сказал парень.

Да уж. Слияние с населением прошло успешно. Одежда, пусть простенькая, но совсем недавно новенькая, теперь выглядела, как с пугала. Так одеваются не все москвичи, даже не половина, но треть точно. Да и сам я выглядел соответственно. В человеке всё должно работать на образ — и лицо, и одежда, и походка, и улыбка. Глядя на меня, трудно увидеть человека, помышляющего о чём-либо, кроме трёхсот рублей, вина и сухого пайка.

— Идёт, — непритворно обрадовался я. — Где будем сниматься?

— А вон автобус, автобус и отвезёт. И назад привезёт. Идите, идите, скоро отправляемся.

Автобус, старенький, побитый жизнью, стоял неподалеку.

Я подошёл. Внутри уже расположились две дюжины людей, желавших творчески подработать. Меня они встретили по-свойски.

— Проходи, проходи, устраивайся, сейчас отправимся, — сказал один из них.

Я огляделся. Все мы были словно из одного стручка, подобранные по образцу. Простые люди в сложных обстоятельствах. Внешность славянская, что подтверждало неслучайный выбор. Одеты бедно, но ещё пристойно. И если пьют, то в меру.

Но двое чуть-чуть, а выбивались из стандарта. Не одеждой, а выражением лица, пуще взглядом. Я в этих взглядах дока, не зря изучал Москву. Смотрел, слушал, привыкал. Потому напротив двоих я поставил вопросительные знаки. Мысленно. Первый Под Вопросом. И Второй Под Вопросом.

Сколько в Москве человек либо тайна, либо просто не знают. Градоначальник говорит, десять миллионов, первый министр — пятнадцать. Но скученность неимоверная, особенно заметная в метро. Лица у одних растерянные, у других злые, и почти у всех усталые. Даже молодежь смотрит исподлобья. Немало одурманенных — алкоголем, опиатами, психостимуляторами. Ничего удивительного: оккупация.

Но я выискивал другие лица. Лица людей не сдавшихся. Ведущих войну. Пусть не с оккупантами — с обстоятельствами, с окружением, с тем, что очень хочется выдать за судьбу.

Находил, как не находить. Пять процентов жителей любого общества всегда недовольны этим обществом. То есть недовольны-то порой много больше, но пять процентов — всегда. Если Москву населяют десять миллионов человек, то пять процентов — пятьсот тысяч. Наполеоновская армия. В свою очередь из этих пятисот тысяч пять процентов готовы добровольно, безо всяких принуждений, начать активные действия — от забастовок, митингов и пикетов до вооруженного восстания. Получается двадцать пять тысяч человек. Сто железных батальонов. Из двадцати пяти тысяч человек пять процентов могут и годятся для тактической организационной работы на должности от сержантов до капитанов. Тысяча двести пятьдесят человек. Из этих людей пять процентов пригодны для