– Кромвель? – Бонни потянула меня за руки, заставив отвести их от лица. Ее огромные карие глаза смотрели на меня с тревогой. – Как ты?

Мне нужно было уйти, убежать, спрятаться, как вдруг…

– Концерт для фортепьяно с оркестром № 6, – сказала Бонни. – Моцарт.

Я сглотнул.

Это моя любимая вещь, сынок. После сочиненной тобой музыки эта – самая любимая.

Я огляделся, чувствуя себя совершенно потерянным, и Бонни крепче сжала мое запястье. Я посмотрел на свою покрытую татуировками руку и понял, что Бонни меня не отпускает.

– Идем, присядь.

Похоже, ее прикосновение всегда пробивалось сквозь мою тьму, и на этот раз я не стал противиться, не стал возражать и не убежал. Я остался и решил не переживать из-за этого.

Бонни привела меня на то место, где мы сидели раньше. В руках у меня появилась бутылка воды, и я стал жадно пить. Наконец девушка забрала у меня пустую бутылку, а вместо нее вложила мне в руку красную лакричную конфету. Подняв на нее глаза, я увидел, что она хитро улыбается. Я улегся на траву и оперся на согнутый локоть. Оркестр исполнял Шопена, концерт подходил к концу.

Мы сидели в молчании, но потом я все же откусил кусочек безвкусной конфеты и пробормотал:

– Все равно на вкус полное дерьмо.

Бонни рассмеялась.

И ко мне вернулась способность нормально дышать.

Бонни

Я сидела рядом с Кромвелем, не зная, что и думать.

Когда он курил возле дерева, вид у него был такой, словно он заперт в самом жутком из всех возможных кошмаров. Его трясло, он весь побелел и смотрел на пианистку так, будто увидел призрака. Тогда, в музыкальном классе, он выглядел так же. Сейчас на его лице читался тот же страх, отпечаток которого я заметила в кофейне, пока парень рассматривал написанный мной музыкальный отрывок. Как будто один вид нот или звуки музыки наводили на него дикий страх.

В такие моменты он вел себя особенно ожесточенно, становился очень грубым. Но когда он прикрывался подобным поведением, мое сердце обливалось кровью от жалости, потому что я отлично знала, до чего может довести человека страх. Я видела: что-то мучает Кромвеля, но не знала, что именно, а потому никак не могла ему помочь.

Когда оркестр закончил, я встала и принялась с энтузиазмом аплодировать. Кромвель остался сидеть на земле, и, взглянув на него, я почувствовала, как сердце учащенно колотится в груди. Он смотрел на меня своими синими глазами, татуировки на его голых руках походили на драгоценное произведение искусства. Колечки в ноздре и ушах отбрасывали металлические блики в свете прожекторов. Высокий и мускулистый, он, казалось, заполнял собой все пространство. Его присутствие будто поглощало весь воздух.

Я повернула голову и стала смотреть, как музыканты вышли на поклон, но чувствовала, что Кромвель по-прежнему смотрит на меня. Из-за этого мурашки бежали по спине, потому что всякий раз, когда я видела Кромвеля, когда мы с ним разговаривали, я слышала в его голосе страдание. Видела, как он плакал, сгорбившись перед пианино, и слышала его великолепную игру.

Сложно испытывать неприязнь к человеку, которому больно.

Когда артисты покинули сцену, зрители начали расходиться. Я наклонилась и принялась собирать свои вещи, свернула одеяла, убрала их в корзину и лишь потом поглядела на Кромвеля. Он сидел неподвижно, обняв руками колени, и смотрел прямо перед собой. Я-то думала, что он уже ушел – это было бы вполне в его духе. Вот только я совершенно перестала понимать, что им движет.

– Ты в порядке? – спросила я.

Он посмотрел на меня отсутствующим взглядом и кивнул, потом молча встал и пошел рядом со мной. Не успели мы сделать и пары шагов, как он забрал у меня тяжелую корзину. Этот поступок меня тронул.

Мне вдруг стало очень холодно, и я обняла себя за плечи.

– Я думала, ты сегодня отправишься кутить в бар или поедешь в Амбар выступать.

– Нет, – односложно ответил Кромвель.

Когда мы подошли к главным воротам, совсем рядом раздался автомобильный гудок. Я повернулась к дороге и увидела машину мамы.

– Мне туда, – сказала я Кромвелю. Тот нахмурился. – Это моя мама. – Я невольно поникла, чувствуя, как краснеют щеки. Я жила у родителей всю неделю, пока болела.

Вот невезение. Я говорила, точно ребенок, который чуть что бежит прятаться за мамину юбку. Мне уже девятнадцать. Теперь Кромвель сочтет меня великовозрастной маменькиной дочкой. Однако в его взгляде я не увидела ни капли осуждения или насмешки. Вообще-то он смотрел на меня таким пристальным, открытым взглядом, что у меня перехватывало дыхание. Кромвель всегда был настороже, держался особняком, словно одинокий остров в океане. Но сегодня он предстал передо мной в совершенно ином свете.

Я не сомневалась: если Кромвель будет со мной милым, мое сердце этого точно не выдержит. Я не готова переживать такие эмоции.

Поэтому я выхватила у него корзину и поспешно сказала:

– Спасибо, Кромвель, что помог с корзиной.

Кромвель кивнул, потом обернулся и посмотрел на группу людей, выходящих из «Вуд-Нокса». Я вздохнула. Наверняка он теперь пойдет туда, там его жизнь.

И я в эту жизнь не вписываюсь. Следует помнить об этом, чтобы не забивать себе голову ненужными мечтами.

– Спокойной ночи.

Я повернулась и зашагала к маминой машине.

– Ты вернешься на занятия на этой неделе?

Я остановилась как вкопанная, не веря своим ушам. Кромвель Дин спрашивает меня про учебу?

Я поглядела на него через плечо.

– Надеюсь. А что?

Вопрос вырвался у меня сам собой.

Кромвель потер ладонью покрытую татуировками шею, на его скулах заиграли желваки.

– Просто спросил.

– Нам нужно работать над совместным проектом, помнишь?

Он кивнул. Мне показалось, он хочет что-то сказать, но юноша промолчал. Он просто стоял и смотрел то на меня, то на дорогу. Мимо проходили люди, а он стоял на месте, как соляной столб, вместе со всеми своими татуировками, пирсингом, одеждой, темными волосами и синими глазами.

– Может, встретимся в среду? – предложила я.

Плечи Кромвеля напряглись, он покатал во рту пирсинг. Я заметила, что он всегда так делал, если сомневался, стоит ли что-то делать или нет, а еще когда его мучил душевный разлад, особенно если речь шла о музыке. Я наблюдала, как он ведет мучительную борьбу с самим собой из-за такого простого вопроса. Наконец юноша посмотрел мне в глаза и просто кивнул.

– Спокойной ночи, Кромвель, – повторила я.

Кромвель ничего не ответил, молча повернулся и зашагал в сторону бара. Я стояла и наблюдала за ним до тех пор, пока он не исчез за дверью. Когда он заходил внутрь, из бара донеслась громкая музыка. Тогда я повернулась и села в машину.