– Давайте, – внезапно предложил человечек, споривший до этого с Ильюшенко, – давайте все-таки выпьем за Марину Анатольевну! За настоящее наше сокровище. Вот здесь присутствует ее управляющий из строительной фирмы. Эти люди, господа, приложили немало сил, чтобы наш город помолодел и начал модернизироваться. Они построили ледовую арену, транспортный мост… И все это – напор, стойкость, ум и, конечно же, красота нашей Марины Семеновой. Ну, как Гораций сказал, жизнь ничего не дает без труда. Вот и она – труженица. Желаю тебе, дорогая, здоровья, любви и чтобы, – ну вы знаете, о чем я, – чтобы больше никаких трагедий!

Бокалы сдвинулись с дребезгом, купидоны на потолке гостиной замлели голенько, и сладко пьянели гости. Марина Семенова постучала рукояткой ножа о ножку бокала, пока не уладилась тишина.

– У меня предложение. Раз мы все в сборе, то предлагаю поиграть в игру!

Баловница какая! Чур только без меня! – сразу же открестился Эрнест Погодин.

Что это ты затеяла? – оживился Ильюшенко.

Только в игры меня не вовлекайте, – заметил Капустин с набитым ртом.

А вам, как главному прокурору, будет как раз любопытно, – возразила Марина Семенова. – Игра называется «Оживи сфинкса». Смотрите, я беру спичку и кладу эту спичку на веко Пете. Вот смотрите, прямо на ресницу. Ты только, Петя, не моргай.

Как же мне не моргать? – под общий смех заметил Ильюшенко.

Петя будет сфинксом, – объяснила Семенова. – Моя задача – его смутить своими речами, тогда он уронит спичку, понятно?

Так вы можете, – протянул Чащин, – просто ойкнуть во весь дух, он и смутится.

В том-то и дело, что не могу! Горланить нельзя, руками размахивать тоже. Руки должны лежать на коленях.

И Марина Семенова села напротив Ильюшенко на элегантную табуретку – именно так, как описывала. Гости подобрались поближе, чтобы не пропустить, как сфинкс окажется в дураках.

Ну что, Петя, – начала Семенова, – спасибо, что пришел ко мне на день рождения. А то я думала, ты с этими своими страхами по поводу центра «Э» дойдешь до ручки. Да, конечно, злопыхатели у тебя есть, не спорю, но гробить тебя никто не собирается. Хотя повод нашелся бы.

Ильюшенко не шевелился.

Знаешь, что говорят? – почти прошептала его визави. – Что якобы ты не по бабам, Петя. Понимаешь?

Кругом зафыркали. Ильюшенко лишь трепыхнул коленом, но остался бесстрастен. Спичка колебалась в его ресницах, как огонек свечи.

Правы они, как ты думаешь? Все кони как кони, а ты иноходец? – изгалялась Семенова ласково. – Видишь симпатичного юношу и думаешь: ах, вот бы этого зайку оприходовать в заднюю дверь!

Гости уже не сдерживались и гиганили напропалую. Эрнест Погодин потрясывал бакенбардами и шутовски восклицал:

– Туз! Попка! Люська! Перечник! Глиномес! Гей-хлопец! Голубчик! Кочет!

Спичка закачалась и упала Ильюшенко в складки рясы.

Ну так нечестно! – зарумянился он, протестуя. – Во-первых, все на одного. Во-вторых, я сижу, как дурак, не могу ответить. Что это за игра такая – слушай и терпи, пока тебя анафематствуют.

Сфинкс ожил, сфинкс ожил! – мурлыкала именинница, пропуская ламентации друга мимо ушей.

Теперь ваша очередь, Марина Анатольевна, – заметил Капустин, увлеченно смакующий сухое красное.

И пожалуйста! – согласилась Семенова и, согнав Ильюшенко, уселась в кресло. – Дайте спичку! Кто готов меня разбудить?

О… – пробормотал Чащин. – Я бы много отдал за такое. – И вонзился вилкой в холодец, приправленный тертым хреном.

Неожиданно поднялся следователь-усач:

А давайте я попробую.

К усам его прилип кусочек укропа, отчего они обрели вид зимней изгороди с единственным проклюнувшимся зеленым листочком. Семенова вмиг посерьезнела.

У вас фора, вам нельзя! – развязно пискнула губастая. Но хозяйка вечера все же решилась:

Ну и пусть. Кладу спичку.

Ресницы хозяйки, нарощенные, завитые, подкрашенные тушью, превратились в пьедестал. Следователь сел напротив.

Позвольте, Марина Анатольевна, выразить восхищение вами, – как-то очень впроброс и невнятно заговорил он. – Вы – необыкновенная, правда. Все мы знаем, как вас любил покойный министр. И если тот свет существует, – усач кивнул наверх, и гости задрали головы к расписанному ангелочками потолку, – он, наверное, жалеет, что не может поздравить вас так, как обычно.

Виктор, слушавший коллегу у раскрытой крышки рояля, случайно уперся кулаком в клавиши. Зазвучали, неровно смешавшись, «до» и «ре» контроктавы. Спичка на ресницах Марины Семеновой сильно дернулась, покосилась, но удержалась на месте.

Знаем, вам непросто пришлось, – возвысил голос усач. – Возлюбленный был рядом, а в то же время не с вами… Скажите, это вы отправляли ему анонимные письма?

Гости зароптали, ресницы сфинкса упали, взмахнулись, и в туче всеобщего аханья спичка свалилась на пол.

Шутник! Шутник! – пальцем грозил усачу Капустин. Семенова нервно хихикала, тело ее сгибалось в три погибели, ладони прижались к губам, отчего на подушечках пальцев появились следы помады. Виктор чему-то аплодировал.

Но тут погас свет, и возникший у рояля Эрнест Погодин запиликал знакомую всем мелодию. Гости запели хором:

Медленно, осторожно, как невеста, в гостиную въезжал на тележке праздничный торт. На пяти его пышных ярусах росло чарующее густолесье кондитерских свечек. Огоньки подрагивали, по воздушным бежево-голубым бокам торта шныряли волшебные тени. Бока нежнели кремовыми лепестками, а сверху, выведенная шоколадной глазурью, кофейно отливала надпись «С днем рождения, милая Марина!».

Торт подъехал к растроганной имениннице и встал. Будто танцовщица в балетной пачке присела в глубоком поклоне перед сказочной королевой. Семенова наклонилась загадать желание, и в отсверке свеч были видны лишь мерцание платья, кусочек подбородка и шеи, манящий треугольник выреза на полной груди. Свечи разом задуло ее дыханием, только одна не сразу сдалась, и секунду еще огонек ее извивался в предсмертной агонии.

Наступила полная темнота, но тотчас зажегся верхний свет, все разом завизжали, обступая потухший торт, как пойманное в капкан экзотическое животное. В руках официанта взблеснул огромный зеркальный нож, в лезвии которого дергались лица гостей, карнизы и херувимы. Нож нырнул в мякоть торта, как пловец в бассейн, он любовно вгрызался в бисквит, пачкался в креме, подзывал сладкоежек.

Вокруг нарисовалась очередь из гостей с десертными тарелками. Получив кусочек торта, они отходили в сторону оторопело, как слепые, глаза их горели предвкушением. Виктор лакомился с аппетитом, никого не стесняясь, ржаная челка его так и норовила залезть в ложку. Чащин, напротив, уединился и, низко склонившись к тарелке, целовал торт, как женщину. Ильюшенко, путаясь в рясе, шел за добавкой.