Ничего не грозит! Ни в чем я не виновата!

Хлопнула пощечина. Леночка треснулась о стенку виском. На скуле ее расцветал алый отпечаток Викторовой ладони.

Ты, мразь, ты все расскажешь! – возвестил Виктор. – И про мужа, и про жену. Надо же, обоих столкнула в гроб. И его, и ее. – Ржаная его копна как будто бы потемнела от нервного напряжения. Он подошел к столику и глотнул вина из бокала.

Сейчас опишешь мне в красках, как Лямзин тебя насадил на кукан, – сказал он, заедая вино виноградинкой.

Леночка икала, захлебывалась слюной. Она вспоминала, как после ведомственного банкета у них в министерстве Андрей Иванович, совершенно синенький, мутноглазый, с шумом запер приемную изнутри и пустился нетерпеливо метаться из угла в угол, вперед и назад. Как маятник. Как игла в механической швейной машинке.

Ты же знаешь, чего я хочу, – объявил он тогда Леночке. И та вся захолонула от испуга и счастья. Неужели шикарной Марине Семеновой изменяют с ней, с Леночкой. И кто? Сам министр!

Он толкнул помощницу животом на стол, задрал юбку, порвал колготки. Минута близости была страшна, болезненна. Лямзин не целовался. Он оприходовал ее на столе, как проститутку, и молча ушел к себе в кабинет. На следующий день Леночка получила в подарок изящный флакончик парфюма – для Лямзина дело было закрыто. Семенова продолжала торжествовать. Леночку снова отвергли.

Но разве Леночка не заслуживала любви? Разве не нуждалась в отмщении?

Марина Семенова воровала… – запинаясь на каждом слове, выговорила она, – ее не должны выпускать из тюрьмы!

А с чего ты, идиотка, решила, что Марина Анатольевна в тюрьме? Пускали слухи. Врали. И я врал. Чтобы ты, паскуда, не рыпалась.

Как? Как? – неистовствовала Леночка. – Как это – не в тюрьме?!

Конечно, не в тюрьме! Дома. Пьет кофе со сливками!

Аааа! – заорала Леночка, потеряв над собой контроль. Русые волоски паутинили ей лицо, пригвожденное к батарее тело мучительно сотрясалось.

Ори, ори, никто не услышит! – хмыкал Виктор.

Его разбирала жажда. Он беспрерывно отхлебывал вино из бокала. Плачущая Леночка была жалка, противна, словно раздавленное еще не до смерти насекомое. Еще ползающее, бескрылое, тварное. Снаружи послышался гул полицейской сирены. Он сел на кровать, примял свежее лоскутное покрывало. Пискнул мобильный. В его мессенджере высвечивались, семафорили новые сообщения.

«Мы знаем, с кем на самом деле встречается образцовый следак Виктор. И это не потаскушка Семенова. Это потаскун Ильюшенко», – гласило одно из них. Виктор похолодел и пролистнул.

«Витя, ты жахаешься под хвост!» – догоняло второе.

«Священник и следак пихаются вот так», – рекламировало третье. К нему, в качестве иллюстрации, было подгружено видео. Домашнее видео, снятое на телефон. Виктор, совсем нагой, лежит на ильюшенковской кровати. Голос Ильюшенко за кадром медоточит, воркует. Идет перескок на фронтальную камеру. Теперь они оба в кадре. Лица их обращены друг к дружке, трутся носы…

Ошарашенный, он выключил видео. Руки его пустились в пляску святого Витта. Он кинул невидящий взгляд на прикованную Леночку – та продолжала лопотать и буркать под нос, фигура ее в белье смотрелась прямоугольником. Грудь равно талия равно бедра. На ляжках ветвились фиолетовые капиллярчики. На ступнях торчали по сторонам плоскостопные косточки.

Сирена истошно бипнула под самым окном. Раздался топот, ор, и в спальню, арестовывать Леночку, ворвались знакомцы Виктора, вооруженные опера. Леночка заревела, забилась:

Я любила Андрея Ивановича! Я не хотела! Арестуйте лучше Марину Семенову!

Виктор сорвался и выбежал из бабушкиного дома. Холодный, почти студеный воздух ударил в лицо. Он снова и снова набирал Ильюшенко, но звонки бесконечно срывались. Он готов был шмякнуть дьявольское устройство об землю, треснуть его о камень, но вдруг на дисплее загорелись цифры. Кто-то звонил ему – с незнакомого, стационарного телефона.

Алло! – крикнул Виктор отчаянным, надсаженным баритоном.

Витюнь, Витюня! – голосил в динамиках Ильюшенко. – Мой айклауд взломали! Я теперь не могу телефоном пользоваться. Витюш, слышишь? Взломали хранилище «облако»! Витюш!

У Виктора вырвалось страшное непечатное слово. Он отвернулся туда, где за городом начинался березовый лес, и не видел того, как из дома, под шумы, и ругательства, и бабахание, и тарарам выводили связанную преступницу Леночку. Не видел брыкавшиеся голые ноги и сиреневое пальтишко, накинутое поверх дорогого белья.

В груди Виктора панически пульсировала аорта. Леночка была арестована, но вирус наветов и кляуз буравил город. Сосед подглядывал за соседом, казаки, патрулируя город, поигрывали нагайками: как бы кто не осквернил нацсимвол, не пошатнул устои, не попрал святое. Жители области все чаще осекались на полуслове, осторожничали, косились по сторонам – не брякнуть бы лишнего в соцсетях, не слопать бы ненароком австралийское мясо или французский сыр, не завела бы нелегкая на запрещенный сайт через виртуальную частную сеть, не призвать бы случайно к чему не положено… Но бравая песня звучала над крышами. Где-то репетировали марш ко Дню народного единства. Фальшивил саксофон. А в низком небе парил, улепётывая на свободу, беглый и щекастый воздушный шарик.

2018