Розмыслову предписано было переплыть Карское море для измерения расстояния между Новой Землей и противолежащим материковым берегом. По этой причине, выйдя 2 августа в 11 часов вечера из Маточкина Шара, лег он прямо на восток. Проплыв около шести итальянских миль, он стал встречать мелкие носящиеся льды, которые час от часу становились гуще, и наконец 3 августа в восемь часов вечера в 33 итальянских милях от Новой Земли совершенно преградили ему путь. Они составляли непрерывную сплошную цепь, «между которой с верху мачты водяного проспекта да берега не видно. Между тем судно повредило льдами, и сделалась в нем немалая течь; из-за чего согласно положили, дабы с худым судном не привесть всех к напрасной смерти, поворотить по способности ветра к Маточкину Шару». 4 числа около полудня они опять увидели берег Новой Земли, а в нем отверстие, которое сочли за устье Маточкина Шара; войдя в него, они увидели свою ошибку: это была какая-то неизвестная им губа, берега которой окружены были рифами. Штиль не допустил их выйти из нее в то же время, и они должны были бросить якорь. 6 августа в полдень поднялся ветер с северо-востока, помог им освободиться из этого места, замечательного для них еще потому, что должны были в нем предать морской бездне одного из своих сотоварищей, это был восьмой и последний человек, умерший на Новой Земле.

Губа эта, которую Розмыслов нанес на своей карте под именем Залива Незнаемый, находится в 20 итальянских милях к северу от восточного устья Маточкина Шара; она лежит по румбам S и N. Предела ее в этом последнем направлении Розмыслов не видел, и потому может статься, что это пролив, отделяющий от берега Новой Земли остров или несколько островов. Розмыслов не имел никакой возможности исследовать это место, так как он сам и помощник его Губин были больны, работников оставалось только четверо, провизия была на исходе, а судно текло по дюйму в час на якоре. В этом плохом состоянии помышляли они только о том, как бы возвратиться в отечество.

Розмыслов не говорит, что побудило его, выйдя из губы Незнаемой, плыть к югу; но по догадке ли это было или по расчету, только, проплыв к юго-юго-западу 27 итальянских миль, усмотрел он настоящее устье Маточкина Шара и, войдя в него, продолжал путь к западу. 8 августа ночью стал он на якорь перед устьем реки Маточки. Его первой заботой было открыть место течи. Выгрузив судно, нашел он по обе стороны форштевня несколько сквозных дыр. Он велел их законопатить, замазать глиной и обшить досками. Но когда опять снялся с якоря, то увидел, что «наши глиняные пластыри размывает водой, и течь делалась прежняя, отчего пришли в немалое починки оной отчаяние». К их счастью, пришла в это время в Шар ладья крестьянина Водохлебова. Кормщики ее Лодыгин и Ермолин уговорили его пересесть с командой к ним на судно, «ибо уже на утлом судне через обширность моря пускаться невозможно, о чем и по закону приговорено, что можно получить самовольную смерть и назваться убийцами».

«Для вышеписаных резонов», выгрузив судно свое совершенно и оставив на нем одни мачты, отвел его Розмыслов в реку Чиракину, а сам с товарищами перебрался к человеколюбивым Лодыгину и Ермолину. Они простояли в Маточкином Шаре до 25 августа, погрузив в судно оставленный тут промысел, а потом отправились в море. 27 августа на рассвете, отплыв 25 итальянских миль к SWtW, встретили густые льды, сквозь которые пробирались разными курсами до вечера следующего дня, а потом более их уже не встречали. 31 августа увидели они Семь островов, а на другой день за противным ветром остановились на якоре в губе Порчниха, что за большим Оленьим островом. 2 сентября при попутном ветре поплыли опять под парусами и 8-го того же месяца прибыли благополучно к городу Архангельску.

Экспедиция Розмыслова не удовлетворила, по-видимому, ни одной из сторон, участвовавших в ее снаряжении. Хозяин судна в расчетах своих обманулся; в гидрографическом отношении сделано было также не очень много, хотя Розмыслов первый измерил длину Маточкина Шара, и столь тщательно, что описание его и по сей день остается точнейшим; измерение, которое мы сделали в 1823 году, не может с ним сравниться. Но путешествие это заслуживает нашего внимания с другой стороны: оно живо напоминает нам мореходцев XV и XVI веков; мы находим в нем те же малые средства, употребленные на трудное и опасное предприятие, ту же непоколебимость в опасностях, то же упование на благость промысла, ту же решительность, которая исключает все мысли, кроме одной – как вернее достигнуть поставленной цели. Если мы рассмотрим, с какой твердостью Розмыслов, изнемогая от болезни, потеряв почти две трети своего экипажа, с никуда не годным судном, без помощника и почти без всяких средств старался исполнить предписанное ему, то почувствуем к нему уважение невольное.

В продолжение почти полувека после путешествия Розмыслова о Новой Земле не заботился никто, кроме промышленников, плававших туда ежегодно из разных мест Архангелогородской губернии. Темные предания о металлическом богатстве страны этой находили веру только между любителями необыкновенного, и архангельские судохозяева не помышляли более о непосредственной добычи золота на Новой Земле, довольствуясь тем, что им доставляли звериные промыслы. Предания эти были, однако же, достаточны к возбуждению патриотического духа нашего знаменитого соотечественника графа Н. П. Румянцева, с именем которого связаны воспоминания о непрерывном ряде предприятий, проведенных в пользу наук и отечества. Они побудили его (1806 год) снарядить на собственные средства экспедицию, которая бы исследованиями, произведенными на месте, объяснила это обстоятельство, заслуживающее любопытства. По рекомендации действительного статского советника Дерябина государственный канцлер возложил это дело на горного чиновника Лудлова, служившего при Гороблагодатских заводах, предоставя Беломорской компании снарядить судно, которое должно будет перевезти его на Новую Землю[74].

Беломорская компания избрала для этого одномачтовый тендер «Пчела» в 35 тонн, который она прежде употребляла для промыслов и который с 1806 на 1807 год зимовал в Екатерининской гавани. Для управления им наняли штурмана 9-го класса Поспелова, только за год до того взявшего отставку из флота. Поспелов отправился из Архангельска 7 марта 1807 года и прибыл 21-го в Колу, а 29-го того же месяца присоединился к нему и Лудлов, который еще в конце июля 1806 года приехал в Архангельск. Но так как компания не имела заблаговременно сведения о его назначении, то и не могла отправить его в то же время, и он должен был провести зиму в Архангельске. Поспелов нашел тендер «Пчела» хотя и удобным для предстоящего плавания, но в величайшем беспорядке; он лежал под берегом на боку, затертый льдом, занесенный снегом; многие важные члены были сломаны или повреждены, многих необходимых вещей не было вовсе.

Приведение всего этого в порядок при весьма ограниченных средствах стоило ему немалого труда. Недостающие вещи были к нему доставлены из Архангельска на шняке в начале июня, а к исходу того же месяца успел он своей неутомимостью привести судно в совершенную готовность к походу. 23 июня Лудлов, живший все это время в Коле, перебрался на «Пчелу», а 29-го отправились они в море. Экипаж тендера составляли: мезенский мещанин Мясников за кормщика, восемь матросов и два верных работника. Крепкий северный ветер заставил их на другой день укрыться за островом Кильдиным, где они простояли только несколько часов. Выйдя опять в море, встретили они противные крепкие ветры. Морская болезнь, в сильной степени которой страдал Лудлов, вынудила Поспелова 3 июля зайти в Кемское становище, что за Семью островами.