– Вам придется защищать короля, мадам, – сказал он. – Генрих слишком мягок и добр. Некоторые люди этим пользуются.

«Некоторые люди»? Маргарита догадалась, о ком говорит Суффолк, – это был Глостер, вездесущий Глостер, известный своей злобой и мелочной мстительностью.

И молодая королева не сочла нужным скрывать свои чувства во время первой встречи с новыми подданными. Приветствуя Генри Бофорта, кардинала Уинчестера, она расцеловала этого великана с лицом таким же красным, как его кардинальская сутана. Ей было известно, что этот восьмидесятилетний старик сохранил всю силу души и тела – не случайно именно он был главным и любимым советником короля. Зато Глостера Маргарита приняла с ледяной холодностью и, небрежно протянув ему руку для поцелуя, сухо произнесла:

– Мы рады видеть вас, сеньор герцог!

Глостеру было около сорока лет, и он мог бы считаться красивым мужчиной, если бы на лице его не отражались присущие ему подлость и лицемерие. От него не ускользнула враждебность Маргариты, и он метнул на нее взгляд, полный ненависти. Но королева уже отвернулась от лорда-протектора, вновь обратившись к кардиналу Уинчестеру, которого совсем не боялась, хотя и знала, что он отличается крутым нравом. Ведь это был близкий друг Суффолка!

– Дорогой дядюшка! Надеюсь, вы обретете во мне дочь, а не племянницу…

Покоренный и восхищенный, Уинчестер прижал к сердцу юную королеву, мысленно поздравив себя с удачным выбором. Суффолк, скромно стоявший в углу, улыбался.

28 марта, спустя месяц после того, как в аббатстве Тичфилд состоялось ее окончательное бракосочетание с Генрихом, Маргарита совершила торжественный въезд в Лондон. Это был один из тех солнечных и радостных дней, какими славится английская весна. Все вокруг сияло и цвело, мир казался прекрасным, и самым дивным его творением была красавица-королева. Пиво лилось ручьями повсюду, а сам город словно бы исчез под ворохом маргариток: букеты и гирлянды из них были выставлены в каждом окне, маргаритками были усыпаны мостовые и украшены статуи святых, их прикалывали к волосам и одежде… Однако народ отнюдь не выказывал энтузиазма по отношению к юной супруге своего монарха, хотя изобилие цветов, казалось бы, свидетельствовало о всеобщем восторге. Разумеется, красота молодой женщины поражала, ослепляла… но Глостер весь прошедший месяц не терял времени даром и должным образом подготовился к встрече. Его посланцы, не жалея золота, пытались повлиять на общественное мнение, и в конце концов им это удалось. Кругом шептались, что француженка прибыла в Англию «почти голой» и очень дорого обошлась стране: брачный контракт оказался весьма невыгодным, поскольку королю пришлось согласиться на громадные территориальные уступки. Ярые националисты уже забыли о поражениях и громогласно выражали свое возмущение.

Зато Генриха приветствовали оглушительными радостными воплями. Народ обожал этого хрупкого юношу, которого некоторые уже именовали «святым», и Маргарита, лишенная чувства низкой ревности, была счастлива, что ее супруг так популярен. Чтобы не огорчать его, она пыталась скрыть собственную досаду, но Суффолк, который гарцевал рядом и внимательно наблюдал за ней, заметил блеснувшие в ее глазах слезы и пришел в бешенство. Не теряя ни минуты, он подъехал к кардиналу.

– Что означает подобный прием? – со злостью спросил он. – Жители Лондона взбесились?

Уинчестер пожал плечами. Нахмурив брови, он оглядывал толпу, и для него явно не было тайной, кому обязана Маргарита такой странной встречей.

– Судя по всему, Глостер позаботился о том, чтобы королева предстала в неприглядном свете, – со вздохом сказал кардинал. – Добавлю, что в этих слухах фигурируете и вы, мой друг. Даже мне сообщили, будто вы испытываете к королеве нежные чувства, а она платит вам взаимностью.

– Надеюсь, никто не посмеет сказать это мне! – возмущенно воскликнул Суффолк. – Моя собственная жена находится при королеве в качестве фрейлины…

– И все знают, как предана вам леди Суффолк. Ревность ей совершенно чужда… она вполне довольна тем, что время от времени видит вас.

– Пусть так, но мои чувства не касаются Глостера! И если он осмелился оклеветать королеву…

С этими словами Суффолк взялся за эфес шпаги, однако кардинал тут же перехватил его руку.

– Никаких безумств, друг мой! Еще ничто не потеряно. Народ не знает королеву, но ее красота уже привлекла многих. Очень скоро она завоюет все сердца… в добавление к тем, которые ей уже принадлежат!

– Тогда скажите ей об этом, пока она не расплакалась. Посмотрите на нее! Ведь она еще ребенок!

Два дня спустя Маргарита, с трудом заставляя себя не сгибаться под тяжестью огромной пурпурной мантии, отороченной мехом горностая, была торжественно коронована в Вестминстере. Восседая на троне Эдуарда Исповедника, она приняла заверения в верности от всех вельмож королевства, и для каждого у нее нашлись приветливое слово и ласковая улыбка. Только Суффолку она не сказала ничего. Но когда он преклонил перед ней колени и протянул ей свою шпагу, лицо королевы осветилось такой нежностью, что весь двор замер в изумлении. Это было откровенное признание в любви! Молчание Маргариты никого не могло ввести в заблуждение. Один лишь Генрих ничего не заметил. Впрочем, удивляться этому не приходилось: он обожал свою жену и видел в ней ангела, посланного ему небесами, и считал, что рай, о котором он грезил всю жизнь, наступил на земле.

К несчастью, оптимистические предположения кардинала не сбылись – англичане так и не приняли свою молодую королеву. Глостер торжествовал: его политика одержала верх, что стало очевидным через два месяца после коронации, когда в Лондон прибыло посольство из Франции с кардиналом де Бурбоном во главе. Французы потребовали отдать графство Мэн согласно брачному договору, который Суффолк заключил от имени своего повелителя.

Генрих, видя недовольство народа, пытался протестовать, но Маргарита заявила, что нельзя отказываться от данного слова, и ее горячо поддержали Суффолк с Уинчестером. Король уступил, и тогда народ, подстрекаемый Глостером, словно сорвался с цепи. Однажды вечером Суффолк явился к королеве в таком виде, что она не смогла сдержать крик ужаса. Грязный, растерзанный, с синяками на лице и без шпаги, граф был настолько взволнован, что Маргарита, отослав прочь своих женщин, устремилась к нему со словами утешения.

– Что с вами случилось, милорд? Кто довел вас до подобного состояния? Откуда вы пришли?

– С Лондонского моста, мадам. Там я оставил свою шпагу… в брюхе мерзавца, от которого за десять шагов разило чесноком. На меня напала пьяная банда.

– На вас?

– Именно так! Меня узнали. Кто-то завопил: «Смерть фавориту королевы!» Это произвело потрясающий эффект… Сам негодяй-провокатор успел скрыться, а прочие подонки набросились на меня. Однако я успел заметить ливрею слуги герцога Глостера.

Королева пошатнулась, закрыв глаза, но тут же пришла в себя и, отстранив протянувшего к ней руки Суффолка, села в высокое кресло из черного дерева.