Кондрат же сам себе все еще боялся признаться в том, о чем подумал, узрев древнерусский город. Потому он и выгнал назойливых мужиков, ходивших за ним, как две бородатые няньки за несмышленым ребенком, – надо было обдумать создавшееся положение. Оставшись один и пролежав молча не меньше часа, Кондрат опять сел на лежанке и первым делом ощупал себя с ног до головы. Чувства его не обманули. Тело было самое настоящее, твердое на ощупь, но израненное и еще сильно болело от полученных ран. Только раны были совсем не те, которые могла нанести взорвавшаяся под ним мина и связка осколочных гранат. А это было последнее, что он увидел в своей жизни. От такого взрыва его должно было разнести просто в клочья. После такого взрыва не выживают. «А может, и разнесло? – опять подумал Кондрат, с сомнением проводя рукой по перевязи, от которой несло горьким запахом полыни, – и мне все это кажется. А я все же в раю, так как на ад это пока не похоже».

Но за какие заслуги Кондрат угодил на небеса прямиком из армии страны, где в бога официально не верили, он не мог себе представить. Да еще в рай. Только тут Кондрат вдруг стал замечать другие странности, на которые прежде не обратил внимания. Руки и ноги его стали чуточку короче, а на широком скуластом лице выросла окладистая борода средней длины. За время беспамятства он, конечно, мог обрасти волосами, они и без вмешательства мозгов растут, но если ему не оторвало руки и ноги, то почему он стал чуть ниже ростом? Кондрат от такого открытия даже привстал на доски пола и выпрямился, как мог. Определенно он стал чуть ниже ростом и раздался в плечах. Сейчас он был вполне себе коренастым и, по всему видно, сильным мужиком ростом примерно метр восемьдесят. Одетым в богато расшитую золотом холщовую рубаху и штаны, как в исподнее.

Ошарашенный таким открытием, Кондрат доковылял до свечи, почти истлевшей у соседней стены. Там он остановился и, опершись руками о столешницу, глянул на свое зыбкое отражение в затянутом слюдяной пленкой узком и высоком, как бойница, окне. Там, за окном, уже почти стемнело, и отраженное даже от неровной поверхности лицо было видно довольно четко. Разглядев это лицо, Кондратий вскрикнул.

Он не верил в переселение душ. Но из темного окна на него сейчас смотрел не просто Кондратий Львович Зарубин, офицер советской армии, старший лейтенант спецназа 334-го Отдельного отряда специального назначения ГРУ в Афганистане, исхудавший и заросший после ранения. Это он еще смог бы понять. Однако, если верить глазам, за окном никакого раскаленного солнцем Афганистана уже не наблюдалось, вместо него там была Рязань неизвестного века. А из окна на него смотрел совершенно незнакомый широколицый и скуластый мужик, косая сажень в плечах, заросший бородой по самые брови. Да, он тоже был исхудавший и заросший, как и Кондратий мог быть после ранения, НО… совершенно незнакомый.

– Господи, – пробормотал Кондрат, глядя на неизвестное отражение и ощупав свое лицо, – что же со мной приключилось?

Не в силах вынести этого на свежую голову, Кондрат крикнул во весь голос:

– Эй, кто там есть!!!

Спустя мгновение дверь в горницу открылась, и на пороге появился заспанный Макар, словно и не уходил никуда, а спал тут же под дверями.

– Что приключилось, хозяин? – поинтересовался тот.

– Тащи что есть выпить, – приказал Кондрат.

– Знахарка не велела хмеля пить покудова… – робко попытался перечить Макар, переминаясь с ноги на ногу, но Кондрат, отвернувшись от окна, рявкнул на него так, что у Макара душа ушла в пятки при виде озверевшего за мгновение хозяина.

– А ну быстро тащи хмельного! И закуски какой!

Макар испарился, посчитав за благо больше не спорить с выздоравливающим хозяином, который был сейчас в такой ярости, что сам напомнил ему дикого медведя. Да и рука была у хозяина тяжелая, это все слуги знали. Спорить с ним можно было недолго, и только если он находился в пьяном беспамятстве.

Не прошло и пяти минут, как на столе перед Кондратом, заботливо передвинутом к лежанке с помощью возникшего из ниоткуда Макара, стоял кувшин с каким-то пойлом и чаша с рукоятью, похожая на небольшой ковшик, а на широком блюде ломоть закопченного мяса и краюха хлеба, обрамленная набором из разносолов. Догоревшую свечу тоже сменили на новую, отчего в комнате стало светлее.

– Звать меня как? – глядя на бородатых мужиков, угрюмо спросил бывший офицер спецназа, решивший идти сегодня до конца. Этим вопросом он вызвал горестное сожаление на лицах мужиков, быстро сменившее выражение радости.

– Евпатий Львович, – пробормотал задумчиво Захар, перемигнувшись с Макаром, – Коловрат. Боярин рязанский.

– А вы кто такие? – едва не присвистнув от удивления, уточнил Кондрат.

– Мы главные приказчики твои, Захар и Макар, за делами торговыми наблюдаем. Дела у тебя обширные, Евпатий Львович, вином и маслом торгуем, кузня своя есть, оружие делает, да гончарных мастерских три штуки. И еще…

Решив, что на сегодня хватит, Кондрат жестом приказал Захару умолкнуть. Сел за стол и, отказав метнувшимся было прислуживать ему приказчикам, рявкнул:

– Пошли вон! И чтобы до утра духу вашего здесь не было.

Захар и Макар, потерявшие веру в быстрое выздоровление хозяина, все же удалились, не осмелившись больше перечить.

А Кондрат от расстройства хлебнул прямо из кувшина бурого пойла, по вкусу напомнившего ему сладкое пиво. Не то, правда, пиво, не то медовуха какая. Ему сейчас было все равно. Главное, чтобы это пойло быстрее притушило мятущееся сознание, уже готовое выпрыгнуть из головы и тела, совершенно ему незнакомых с виду.

Одним глотком Кондрат приговорил почти полкувшина, закусив свежей зеленью и занюхав хлебом. Есть ему почему-то не хотелось. Хмель и в самом деле быстро дал о себе знать. Измученное болезнью тело быстро размякло, разум «поплыл», вновь затуманиваясь и даря долгожданное расслабление.

– Теперь понятно, чего эти бородатые мужики меня Евпатием называют, – проговорил вслух Кондрат, не заботясь о том, что его услышат приказчики, наверняка дежурившие у дверей из-за боязни того, что сбрендивший хозяин на себя руки наложит. – Я, оказывается, и в самом деле здесь Евпатий какой-то. Боярин… Надо же… Это как же меня угораздило здесь очутиться? За какие такие прегрешения? Хотя есть, конечно, за что…

Захмелевший Кондрат напряг затуманенный ум, припоминая всех убитых своей рукой татар из банды в родной станице и душманов Афгана. Татар он помнил всех наперечет, душманов – не запоминал. Первое было местью, второе работой. Суровой, кровавой, но все же работой. И совесть его не мучила. И в том и в другом случае он убивал тех, кто ломал или отнимал жизни у других, избавляя мир от падали. Но если он вдруг действительно попал в ад, в который не верил, то ад этот выглядел пока что вполне комфортно. Здесь он оказался, если верить глазам и ушам, боярином, жил в своей усадьбе и держал слуг. И все потому, что по прихоти высших сил поменялся телами с неизвестным ему человеком по имени Евпатий, отца которого в этом мире звали так же, как и его отца.