Нажившего почет и миллионы,

Оповестили стуком молотка

Момент открытия аукциона.

Чего здесь нет? Чего рука нужды

Не собрала на этих полках пыльных,

От генеральской Анненской звезды

До риз с икон и крестиков крестильных.

А. Несмелов

Фома Степанович Сушкин всю жизнь страдал через свою доброту.Сколько раз, бывало, по своей доброте бесконечной давал деньги в долг под самыенезначительные проценты… Конечно, закладец какой-то обязательно требовал, новедь заклад – это такая штука… Его ведь еще продать нужно, а деньги – ониденьги и есть… И никогда за это не видел никакой благодарности, да еще злыеязыки прозвали его «Фомой Неверующим».

Как-то дал взаймы вдове одной под залог кольца обручального– ребенку якобы на лечение, – да кто ж ее проверит, ребенку либо комудругому?.. Так ведь опоздала с возвратом, легкомысленная особа, он, конечно,колечко ей и не отдал. Такой порядок. Хорошее было колечко, бриллиант чистойводы. В ногах вдовица валялась, память, мол, о муже убитом. Но надо же исовесть знать. Долг, он ведь платежом красен, это всякому известно…

Потом, правда, дела плохо пошли. То тебе красные, то тебезеленые – все норовят бедного старика ограбить, последнее отнять… Конечно, прибелых поспокойнее стало, купил себе Фома Степанович в Ялте хорошее солидноедело. Так ведь не удержались белые, чтоб им ни дна ни покрышки! Еле успелбедный старик на пароход, почти ничего с собою не удалось увезти – только чтобриллиантов сумочку да золотишка укладочку.

Здесь, в Константинополе, открыл дело – маленькую лавочку,кое-как перебивался с хлеба на квас… Тоже, конечно, и взаймы давал, еслизакладец хороший. Случалось покупал кое-что за полцены, но это уж как водится.Здесь только главное – в людях разбираться, а уж в этом-то Фома Степановичдока: человек еще в лавочку не вошел, а уж Фома Степанович знает: этому ни подкакой залог давать нельзя, а этому – очень даже запросто, если, конечно,закладец стоящий.

Хорошие клиентки – дамочки, которые легкого поведения,певички всякие из кабаре, танцорки. Перехватит взаймы на несколько дней подкакое-нибудь украшение, потом от полюбовника или другого кого денег получит ибежит, выкупает, на проценты не скупится…

Другой раз, бывает, офицер придет – лицо бледное, подглазами синяки, – сразу видно, кокаинчиком балуется или морфием.Занюханный уже… А кокаин-то дорог! Заложит портсигар золотой или перстеньфамильный. Тут уж надо ухо востро держать: кокаинист – человек опасный. Затоесли залог хороший оставит, почти наверняка за ним не придет: или самзастрелится, или его кто убьет.

А уж если приходят дамы из благородных, эмигранткиобнищавшие, тут дело можно сказать наивыгоднейшее. Принесет такая колечко, либоброшечку, а сама-то как тень, одни глаза на лице остались. И говорит тихо, всебольше в пол смотрит. Сколько денег ни дай под залог – она всему рада, потомучто голодная. С таким залогом Фома и срока не ждет, потому что точно знает – непридет дама выкупать, неоткуда ей денег взять, разве что совсем отчаится и напанель пойдет. Но эти-то, из благородных, не все на панель соглашаются, инаяпредпочтет с голоду умереть под забором где-нибудь.

Квартиру Фома снял хоть с виду и незаметную, но двери, да изамки в них крепкие поставил. Нанял в услужение турчанку Фатиму – совсем глухаястаруха, но дело свое – убрать там, бельишко постирать, обед приготовить –справно. И двери открытыми никогда не оставит – понимает, что у хозяина деладеликатные, ценности в доме немалые, осторожным надобно быть.

Так, потихонечку, коммерция движется. Ему, Фоме-то, старичкубогобоязненному, много и не надо. Ест он мало, одевается скромно, бедно даже. Аденежки-то копятся, и уже скоро можно будет какое-нибудь дело открыть крупное…

Но вот с этим посетителем как-то непонятно вышло. Вроде быприличный с виду господин – правда, из своих, из русских, а это уже хуже. Но ссамого первоначала сердце у Фомы Степановича как-то нехорошо дернулось, что-тоне то почувствовало… Однако господин показал в мешочке замшевом такое ожерельехорошее, что Фома Степанович к сердцу своему не прислушался. Брильянтики так изасияли, так и засверкали, совсем Фому Степановича ослепили, совсем разумалишили. Нет бы поосторожнее, нет бы поберечься, а он поглупел, видно, настарости лет, сел за стоечку свою, принялся брильянтики разглядывать – лупу вглаз, пинцетик в руку… А брильянтики – прелесть, конфетка, чистая вода.

Фома Степанович ослеп, оглох, а как глаза-то поднял –господинчик подлый дверь уже изнутри запер и целится из нагана.

Фома Степанович человек тертый, опытный, у самого браунингпод прилавком, в России всему научишься. Но только он тихохонько за браунингомруку потянул, как стервец этот наганом своим повел, курком щелкнул, глазапоганые вылупил и рявкнул:

– Р-руки, старая сволочь!

Тут Фома Степанович по-настоящему испугался. Все ведь,стервец, отберет. Подчистую ограбит. А этот-то, басурман, к нему за стоечкузашел, руки связал, наган спрятал, к шее узкий нож приставил и начал, подлаяего душа, вопросы всякие задавать… Фома Степанович очень удивился: думал, егограбить будут, а тут вопросы какие-то дурацкие… Ну Фома сразу ему все рассказал– черт его знает, зачем ему это надо, безбожнику, может, он из какой-нибудьконтрразведки. Хотя сердце все так же нехорошо дергалось, и чувствовал ФомаСтепанович, что добром это не кончится, и что господинчик этот ни из какой неиз контрразведки, и нож у него такой страшный был, пахло от господинчика этогосамой настоящей смертью.

Все рассказал Фома, о чем его спрашивали, все как на духу. Абезбожник глазищами своим глядит, как буравит, и говорит:

– Ну, кровосос старый, ничего не наврал? Ничего неутаил?

– Перекрестился бы, – Фома отвечает, – даруки связаны.

– Ну, это ладно, я тебе верю. Ты бы мне не стал врать.Не то чтобы я тебя в честности подозреваю, а просто бы побоялся. А что рукисвязаны – так это не бойся, руки я тебе развяжу.

И правда, разрезал ножом своим веревки… Фома только былоруками пошевелил, чтобы кровь разогнать, а тут тот же нож прямо в затылок емувоткнулся…

Фома и подумать ничего не успел: был Фома Сушкин – и нетего, как будто и не было.

– Сегодня я видел одного типа три раза, – сообщилБорис.

– Вот как? – полковник Горецкий встревоженноподнял брови. – Что же это за тип, что он собой представляет?

– Такой… вертлявый господинчик. Одет вроде прилично, нопо лицу – форменный жулик.

– А вы и лицо разглядели? – полюбопытствовалГорецкий.

– Лицо у него так себе, можно сказать, что дрянь лицо,и усики мерзейшие…

– Что – усики? Да говорите же, Борис Андреевич, этоочень серьезно!