И на этот раз смерть пощадила Котовского…

В своей книге Шмерлинг очень точно воссоздает те события: «9 июля 1916 года Котовского из кишиневской тюрьмы отправили в одесскую. Здесь он был изолирован от всего мира. Специально для него был выработан строжайший режим. Его лишили прогулок. Стояли жаркие дни, он задыхался в своей камере. Только позже, по настоянию врача, его начали выпускать на прогулку. Один шагал он по прогулочному двору, стараясь набрать в грудь как можно больше воздуха. Он шагал и думал о том, что скоро суд. Приговор же нетрудно было предугадать. Неужели жизнь его будет такой короткой?»

Первым делом Григорий Иванович пишет письма двум уважаемым адвокатам с именами: В. Шишко и В. Лузгину. В обращениях к ним он просит взять на себя его защиту на предстоящем процессе. Соглашается только Лузгин…

Котовскому 35 лет и он снова думает о побеге, потому что на этот раз его однозначно ждет смерть.

По утверждению Б. Соколова, «в одесской тюрьме Котовский встретился с Федором Стригуновым, который был осужден не за бандитизм, а за дезертирство. Стригунов, работавший баландером и имевший поэтому возможность посещать все камеры, передал Котовскому ключ от ручных кандалов и пилку, чтобы спилить заклепки на ножных кандалах и заменить их винтами. Для Котовского уже вели подкоп от тюремного кладбища. Но подкоп обвалился».

Самим Григорием Ивановичем рассматривался и другой вариант. Однажды он узнал, что в тюрьме сидит один бессарабец-инвалид, который передвигается на костылях. Решение принимается немедленно. 28 сентября 1916 года Котовский на листке, вырванном из журнала тюремной библиотеки, пишет записку, которую потом выбрасывает на прогулочный двор. Текст ее благополучно сохранился до наших дней:

«Дорогие друзья! Вы видите, что я гуляю теперь по вечерам, при свете фонаря. Это — верная свобода. Прошу вас и моего земляка на костылях приготовить мне из костылей лестницу. Костыли имеют длину около двух аршин, у вас есть швабры, которыми сметается пыль, есть ящики; как-нибудь можно достать две крепких палки по 1/4 аршина каждая, чтобы удлинить костыли, привязать палки к костылям, а вместо ступенек привязать скрученные тряпки, так: (В этом месте записки Котовский начертил рисунок лестницы. — Примеч. Шмерлинга). И вот лестница готова. Спасите, а то погибну. Если хотите ответить запиской, то напишите ее и передайте надежному парню в среднюю или угловую камеру третьего этажа вашего отделения со стороны конторы, и он может выбросить ее мне через окно, когда я гуляю, но он должен ее выбросить тогда, когда я махну платочком носовым, и пусть бросает посильнее, чтобы не упала под самые окна конторы. Пожалуйста, подумайте, помогите и спасите… Если мой земляк согласится дать костыли, их можно будет еще чем-нибудь удлинить на один аршин, тогда я наверно буду на воле. Тогда отвечайте мне, а я напишу, как надо действовать и как выкинуть мне лестницу через окно».

Волею судьбы записка попала в руки надзирателя, и тогда Котовский, чтобы выиграть время для подготовки побега, пишет для суда свою автобиографию. Ее он составляет так, чтобы хоть как-то заинтересовать власти: «С разрешения г-на начальника Одесской тюрьмы, мною составлена и написана моя автобиография. Препровождая ее в Одесский Военно-Окружной Суд, честь имею покорнейше просить Одесский Военно-Окружной Суд приобщить настоящую мою автобиографию, как мою характеристику».

А 4 октября 1916 года в здании военно-окружного суда началось слушание по делу лишенного всех прав состояния Григория Котовского.

И надо сказать, что началось оно с курьеза: «Котовского ввели в переполненный зал. Все приподнялись. Председатель суда, полковник Гаврилица, устремил пристальный взгляд на подсудимого. Воцарилась долгая, непонятная пауза, пока, наконец, Гаврилица не произнес, обращаясь к секретарю:

— Скажите, разве это подсудимый Котовский? Не по ошибке ли доставили сюда другого? Ведь у Котовского была длинная черная борода, черные волосы.

Секретарь не успел ответить, как Котовский звякнул кандалами и под их звон сказал:

— Я — Котовский.

Его не узнавали, так как накануне суда он сбрил бороду и наголо побрил голову. Он выглядел осунувшимся и бледным. И на этот раз его судили как уголовника. Котовский сам взялся защищать себя». Он говорил, что «уважал человека, его человеческое достоинство… не совершая никаких физических насилий потому, что всегда с любовью относился к человеческой жизни». Это была истинная правда!

К сожалению, стенограммы процесса не сохранилось. Но доподлинно известно, что в своем последнем слове, продуманном заранее, Григорий Иванович сказал:

— Если ваша совесть не найдет возможным даровать мне жизнь, то я прошу вас о замене повешения — расстрелом.

Но совесть суда сочла возможным утвердить только один вариант: «…подсудимого Григория Котовского, уже лишенного всех прав состояния, подвергнуть смертной казни через повешение…»

Что ж, такой исход предположить было нетрудно. Вовсю шла Первая мировая война, а тут побег с каторги, грабежи… Однако смертный приговор взволновал всю Одессу. Городские газеты только и писали о нашем герое: «Этот человек с гордо поднятой головой испытал самые страшные человеческие муки и всюду, где бы он ни был, он знал себе цену. В нем жила неистощимая энергия»; «Какая обаятельная личность! — говорили некоторые, кому случалось беседовать с ним»; «Характер у него такой же твердый, железный, как и мышцы».

Сам же Григорий Иванович, закованный в ручные и ножные кандалы, в одиночной камере смертника ожидал исполнения приговора… Он ждал, как завтра привычно загремит железный засов, откроется железная дверь и несколько надзирателей поведут его на виселицу… Поведут в последний раз. Он только не знал, что исполнение приговора было неожиданно приостановлено до рассмотрения ряда других дел о нем, имевшихся в производстве одесского и других военно-окружных судов.

Ожидание смерти длилось с октября по декабрь 1916 года. Как подсчитал Шмерлинг, 45 дней и ночей!

1

Сложно сказать, кто подсказал Котовскому написать письмо Надежде Владимировне Брусиловой-Желиховской, жене главнокомандующего Юго-Западного фронта генерала от кавалерии А. А. Брусилова, утверждающего приговор военно-окружного суда. Возможно, это была идея адвоката В. Лузгина, но тем не менее «удар» пера смертника в сердце женщины оказался точен.

«Ваше Высокопревосходительство!

Коленопреклоненно умоляю Вас прочесть до конца настоящее письмо. Приговором Одесского военно-окружного суда от 4-го числа сего октября я приговорен к смертной казни через повешение за два совершенных мною разбойных нападения, без физического насилия, пролития крови и убийства. Приговор этот подлежит конфирмации Его Высокопревосходительства господина главнокомандующего армиями Юго-Западного фронта. Ваше Высокопревосходительство! Сознавая всю степень виновности своей перед Отечеством и обществом за совершенные преступления, принеся публично в суде полную повинную за них и полное искреннее и чистосердечное раскаяние и признавая справедливость вынесенного мне судом приговора, я все-таки решаюсь обратиться к Вашему Высокопревосходительству с мольбой о высоком и великодушном заступничестве пред господином главнокомандующим — Вашим высоким супругом — о смягчении моей участи и о даровании мне жизни.