- Понимаешь ли ты, что, уничтожив меня, запишешь себя в смертельные враги жизни? Вместо того, чтобы сражаться со мной, стань на мою сторону. Тебе ведь известно, что ты - не кости, не внутренности, не мясо, что они недолговечны. Что же останется от тебя? Ты - то, что вмещает в себя мгновение, не больше и не меньше. Время - это малая точка, и ты не сидишь внутри него, как в лодке. Ты - одинокая лодка без экипажа. Ни позади, ни впереди нет ничего. Ты движешься вслепую; но я всегда с тобой. Я - твой экипаж, но творишь меня именно ты. Если судно терпит бедствие, я исчезаю. Если оно погибает, все, что есть на нем живого, уходит вместе со мной... Иди же.

Мама Окльо не стала врезаться вглубь Госпожи - она открыла свое сердце, чтобы та вошла. Тьма заполонила ее. В этом непроглядном мраке кружились огненные слова и осыпались, сгорев. Чувства извивались, как удавы, и пытались выстроить мосты, ведущие в никуда. Все желания - творить, умножать, пребывать в живых - уплотнились до состояния камня, камни истерлись в песок, песок развеялся и сделалась тьма. И тогда началось извержение: черный, как смоль, поток хлынул из памяти, опустошая ее, подхватывая все знакомое - людей, животных, растения, пейзажи, плоды сознания, чтобы похоронить все это внутри ненасытного брюха. Но маска не сдавалась: свет ее становился все ярче и ярче. Госпожа издала умоляющий стон:

- Я не могу ничего с тобой сделать, ты обладаешь костяком, ты гораздо больше своей скудной формы, ты живешь за пределами себя самой, как богиня, я вынуждена тебе повиноваться. Что это? Мой конец и начало вечности? Тебя развратило сотворенное тобой? Ты хочешь занять мое место? Ты - новая Госпожа, пустая корона в разбитом параличом царстве?

- Сестра моя, я хочу иного. Земля должна вращаться, как и прежде... Мне нужно только одно: если раньше ты могла не вспоминать об этом городке, покинь его снова и не возвращайся. Каминья позволит тебе выполнить твою священную задачу. Повинуйся!

Так Госпожа во второй раз ушла из Каминьи. Мама Окльо, вернувшись в шляпную мастерскую, соединила руки Изабеллы и Амадо:

- Вам не стоит пачкать себя работой в таком гнусном месте, как бар. Натрите ладони смесью, приготовленной бандитом... Вот так... А теперь дотроньтесь до чего-нибудь.

Они прикоснулись к шляпной колодке. Дерево приобрело золотистый оттенок, заблестело и наконец, превратилось в золото. Коротышка запрыгал от радости, оглашая помещение криками.

Изабелла же, напротив, скорчилась, раздвинула носки ступней и, крайне опечаленная, стала Каракатицей.

- Богатство? К чему оно?

Мама Окльо, загадочно улыбаясь, потрепала ее по плечу.

- Подожди чуть-чуть, скоро ты повеселеешь.

Она распечатала кувшин и капнула на морду Логана. Пес задрожал, с негодующим рычанием лег на пол, грустно посмотрел на Маму Окльо, начав превращаться в человека. Помотав головой в безнадежном сопротивлении, он произнес:

- Прошу тебя, дай мне умереть собакой!

И, обретя полностью человеческий облик, прижался, рыдая, лбом к стене. Его обнаженное тело было прекрасно, вздутая когда-то нога исцелилась.

- Я влюбился в вас, когда вы были из рода людей, я знал, что мы ровня друг другу, но сейчас... могу ли я надеяться на милость богини? Альбина мертва, я тоже хочу умереть... Без нее - зачем жить?

- Успокойся, Логан. Я дала тебе противоядие, желая отпраздновать твое благородное преображение, а не покарать тебя. Я не хочу, чтобы ты, Изабелла и Амадо оплакивали потерю дорогого им существа...

Мама Окльо села по-турецки, сплела пальцы на руках и громко произнесла слова-приказы, призванные проникнуть через стену реальности:

Ньид ла ньид он бар дат

джор дол рол па ньям су лан!

Из пор ее кожи начал сочиться густой туман, принявший затем человеческие очертания. Логан, Каракатица и Амадо увидели, как рядом с Мамой Окльо появилась не кто иная, как Альбина. Да, их ослепительная белая великанша, с русыми волосами, розовыми белками, вздернутыми сосками, мощными бедрами, чувственным лицом - чуд­

ным лицом глупой девчонки! Новосозданная женщина, надув губы и непрерывно мочась, поспешила в объятия Изабеллы.

- Я создала для вас тулку, обладающую всеми свойствами человека, кроме способности к размножению. Не думайте, что это знакомая вам Альбина - это новая Альбина. Как и та, она едва помнит себя, неспособна говорить и страдает недержанием. Вы должны научить ее всему. Ты, Логан, в бытность свою Бочконогим обращал на нее свою похоть; отныне ты сможешь показать всем, до каких вершин доходит твоя любовь. А ты, Амадо, не раз оплодотворишь жену, и вы поделитесь потомством с бездетной четой. Вы будете творить золото, но с осторожностью; и, вылечив тех, кого я заразила в Икике, пуститесь по свету, помогая всем, кто это заслужил - если того потребует сердце... Теперь я могу уходить. Я заберу с собой часть волшебного питья, чтобы превратить тибетских монахов из кастрированных псов в людей. Я изреку для них новые сутры, восстановлю порушенные лики богов, прекращу кражи детей, низложу Таши-ламу. Потом я вернусь. Инки и кечуа станут семенами, из которых произрастет новое человечество. Может быть, к тому времени тьма накроет вас. Меня встретят ваши дети или внуки. Альбина, по прошествии лет, постигнет свою подлинную сущность и безбоязненно растворится в пустоте, как мираж на закате.

Мама Окльо совершила колоссальный прыжок, и воздух вокруг нее разорвался, словно разбитое зеркало. Через нематериальное окно она достигла истока пространства и исчезла. Амадо взял Изабеллу за руку, та Альбину, Альбина - Логана. В венке из красных пчел они ступили на дорогу, ведущую в Икике. На один краткий миг Каракатица взяла верх над Изабеллой и воскликнула:

- Черт возьми, давайте купим у того придурка Испанский клуб!