— Вероятно, это не слишком похоже на школу, в которой учились вы, — сказала она довольно холодно. — Но результаты есть. Люди там страшно бедны. Лучше хоть что-то, чем ничего.

— Вы так считаете?

— Да, конечно. А вы — нет?

— Мне кажется, — заметил я, — что в определенных случаях «хоть что-то» ничем не отличается от «ничего».

Она окинула меня настороженным взглядом:

— Вы сами когда-нибудь пробовали?

— Что? Ездил ли я черт-те куда в качестве волонтера? Нет. Наверно, я не верю в гуманитарную помощь. Но также может быть, что я ее все равно оказываю — здесь и сейчас.

— Нет, — сказала она. — То, что вы здесь делаете, на гуманитарную помощь совсем не похоже. Вы рассуждаете о том, в чем совершенно не разбираетесь.

Она и Лоуренс были одной породы: слепо, наивно веровали, что их усилия властны изменить мир. Простая вера, истовая и, в силу своей простоты, тупая. Теперь я понимал, почему в лагере беженцев в Судане их потянуло друг к другу. Новоиспеченный эскулап Лоуренс с его серьезностью и рвением. Девушка с новым именем, бродящая по свету в поисках себя. Южная Африка — нижний край континента, страна будущего, начинающая жизнь с чистого листа, — должна была показаться этим молодым людям самым подходящим антуражем для их пламенных убеждений.

Но, разумеется, то была лишь часть правды. Мне было ясно, что Лоуренс и Занеле слишком разные люди. Объединяет ли их хоть что-нибудь, кроме возвышенных целей? К своим отношениям они относятся как к отвлеченной идее, бесстрастной, рассудочной, как все их поступки. Постепенно они сами стали отдавать себе в этом отчет. Потому-то Занеле сейчас сидит со мной за столиком, а Лоуренс на расстоянии километра несет дежурство, от которого легко мог бы увильнуть.

Разговор неизбежно перешел на Лоуренса. Она сказала:

— Я вам очень признательна. Вы его так опекаете! Он упоминает о вас в каждом письме. То, что вы рядом, ему очень помогает.

— Я ему ничем не помог.

— Он считает, что помогли. Может быть, вы не знаете… У Лоуренса нет друзей. Вы первый человек, с которым он подружился. Для него это страшно важно.

— А почему у Лоуренса нет друзей?

— Не знаю. Может, потому, что он слишком погружен в себя. Немного зациклен на своих переживаниях. Вы наверняка знаете его историю.

— Частично. Далеко не всю. Я знаю, что его родители погибли.

— Его родители? — вытаращила она глаза. — Вы ошибаетесь.

— Разве его отец и мать не погибли в автокатастрофе?

Покачав головой, она опустила глаза.

— Дело прошлое, — проговорила она. — Даже не знаю, почему он вам так сказал. Я думала, он это перерос.

— Так что же правда?

— Он не сирота. Он внебрачный ребенок. Отец о нем и знать не хотел. Мать вырастила его одна. Но ему мать сказала, что его родители умерли и что она взяла его к себе…

— Что она ему сестра.

— Да. Такая история.

Мне стало слегка обидно, точно Лоуренс меня обманул.

— Он рассказал мне целую сагу о том, как однажды отправился разыскивать их могилы…

— Так и было. Он действительно отправился их искать. И тогда его сестра — мать — открыла ему правду. Для него это важная веха. Но это было давно. Не знаю уж, почему он вам солгал.

— Тоже мне зловещая семейная тайна, — заметил я. — Мы же не в Средневековье живем.

Она помрачнела и оттого стала выглядеть более чуткой. С моего языка едва не сорвалось одно безрассудное слово, но в эту самую минуту Мама принесла наш ужин. Я неохотно переключил свое внимание.

— Сегодня у вас не протолкнуться, — сказал я.

— Все здесь, — подтвердила Мама, улыбаясь неудержимо.

«Как же я счастлива!» — заявлял без слов ее щербатый рот. Когда она расставляла тарелки, браслеты на ее полных руках звенели, точно деньги в ящичке кассы.

— Все военные прибыли?

— Даже их главный. Полковник Моллер. Вчера приехал.

— Кто? — переспросил я, чувствуя, как разгорается у меня в голове пожар.

— Полковник Моллер. О-о-о, какой человек! Очень хороший человек. Вон он у стойки. Хотите еще льда в этот виски?

— Нет, спасибо.

Меня прошиб пот. Не может быть! Таких совпадений не бывает. Но я должен был увидеть своими глазами. Я пошел в туалет. Надо же помыть руки. Человек, на которого указала Мама, сидел у дальнего конца стойки. Лишь на обратном пути я, улучив две секунды, заглянул ему в лицо. Да. Это он. И даже не слишком изменился, хотя минуло десять лет. Немного постарел, раздобрел; повышен в звании, командует смешанным подразделением, где наряду с белыми служат и черные — представители противника, которого он прежде старался уничтожать. Наверно, про себя он считает, что его жизнь сильно переменилась, что начальство отправило его в края, о которых он и не помышлял… Но для меня он был все тем же комендантом Моллером. Узкое лицо фанатика, поджарое тело, таящее в себе невероятную мощь. Перехватив мой взгляд, он уставил на меня свои пустые глаза и тут же отвернулся. Не узнал.

Я не сразу заметил, что меня бьет дрожь. Занеле с любопытством наблюдала за тем, как я пытаюсь взять себя в руки.

— Что-то случилось?

— Да нет, ничего. Все в порядке.

Я солгал. Лицо Моллера стояло у меня перед глазами. Я сел за столик, начал ковыряться вилкой в тарелке… Но сам я был уже не здесь, не сидел во дворике, а шагал за бурой спиной капрала сквозь мрак к освещенной камере… и, шатаясь, брел в одиночестве обратно.

Я встряхнул головой, отгоняя воспоминания. Снова увидел вокруг столики, услышал как никогда оживленную болтовню. Но кое-что изменилось. Изменилось во мне самом — просочилось и наружу. Наша беседа увяла.

Наконец я положил вилку. И сказал:

— Вон тот человек в баре, у стойки. Он был моим начальником в армии.

Занеле даже не повернула головы к стойке. Вытаращилась на меня. Спросила:

— Вы служили в армии?

Только в этот момент я осознал, что это для нее значит. Армия, мерзкие старые времена. Она ужинает с врагом!

Я смутился:

— Лоуренс жалеет, что не служил в армии. Он мне сам сказал. Считает, что этот опыт важен для становления личности.

— Лоуренс иногда говорит глупости. Он не знает, как устроен мир.

— Но кое в чем он прав. Год общественной службы в здешних местах его многому не научит. Вот посидел бы в какой-нибудь дыре в буше по уши в дерьме, тогда бы понял. Пусть попробует убивать людей. Пусть узнает, каково это, когда хотят убить тебя. Тогда посмотрим. Он бы перестал болтать о мобильных поликлиниках и труде на благо человечества.

Я сам дивился своей злости, ледяной, неумолимой. На кого она направлена, для меня самого оставалось загадкой. Мы переместились в мир без нюансов, где весь спектр сводился к двум цветам — черному и белому.