Словарный запас экс-нищего отличался крайней скудностью, жизненные познания ограниченны. Поразмыслив, братва определила ему место на верхней шконке, то есть «пальме».

В той же камере обитали, кроме прочих, еще двое: Кутузов, одноглазый, мелкий, гнутый и очень прыщавый, и Мамедка — азербайджанец, попавшийся на изнасиловании какой-то особы, но упорно утверждавший, что его подставили. Манера изъясняться у Кутузова была весьма любопытной. Говорил он по-русски, ибо род свой вел из-под Самары и, ясное дело, другим языкам обучен не был, но при этом понять его без переводчика не представлялось возможным. Кутузов выплевывал куски слов, слоги и отдельные буквы. Не собеседник, а прелесть что такое — сплошная лингвистическая загадка.

Мамедка носил на своем лице необыкновенного размера нос и выделялся ярко выраженной трусостью. Однако, быстро смекнув, что завелся кто-то хуже и слабее его, мгновенно стал доколупываться до них. Он гонял молдаванина, к этому моменту получившего погоняло Рэмбо, покрикивал на Кутузова и всячески ущемлял их по очереди и одновременно.

Случилось так, что у Рэмбо обнаружилась эпилепсия. Однажды он забился в припадке прямо на шконке, а в довершение обильно обмочился. Моча пролилась и по законам физики попала на обитателя нижнего яруса Батона, низкого, полного, круглолицего и задиристого мужика. Батон тут же нажаловался смотрящему с требованием снять Рэмбо с верхней шконки, поскольку в следующий раз глотать мочу он категорически отказывается.

Рэмбо с «пальмы» эвакуировали, но встал вопрос: где же ему спать? Наверху невозможно, а внизу негде. Недолго думая, ему предложили почетное место под шконкой. Провели с ним разъяснительную беседу, долго втолковывая, что это не западло, потому как мест внизу нет и не предвидится, а он еще, вот беда, ссытся. Практически уговорили.

Однако некто, можно сказать земляк, из соседней солнечной республики нашептал Рэмбо, что под шконкой отдыхают исключительно пидоры, и, стоит тому хоть раз туда залезть, как и он тоже автоматом станет пидором. Рэмбо был недалекий, ущербный, больной, но гордость в нем присутствовала — настоящая молдаванская гордость. Пидором он не был и становиться не собирался. Натурально, он уперся и сутки не спал, сидя на самодельном пуфике возле телевизора.

Смотрящий, увидев такое дело, вызвал Рэмбо и поинтересовался:

— Почему не спишь?

— Под шконкой западло. Я не пидор.

— Это тебе кто все сказал?

— Ребята.

— Какие?

Рэмбо стукачом не был.

— Там. — И молдаванин неопределенно махнул рукой в сторону двери.

— Кто именно? — настаивал смотрящий.

Ситуация грозила выйти из-под контроля и требовала незамедлительного решения.

— Ну, там… ребята, короче.

— Значит, так. Не приведешь сюда того, кто это сказал, — спать не будешь.

Рэмбо уковылял и через пару минут привел Кутузова.

— Ты ему сказал такое? — грозно осведомился находившийся при портфеле смотрящий.

Кутузова и так-то понять было крайне затруднительно, а тут еще он не на шутку разволновался и просто выпал из стандартного вербального поля. Примерно минут через сорок стало ясно следующее: да, он это сказал, но потому, что ему это тоже сказали.

— Значит, так. Иди и приведи того, кто тебе это сказал. — Смотрящему не терпелось обнаружить первоисточник крамолы.

Кутузов привел Мамедку. Долго еще раздавались крики насмерть перепуганного Мамедки, что это реальная интрига, но после разъяснительной беседы еще дней десять его лицо, помимо прыщей и носа, украшал приличный фингал.

…и тут цепкие лапы правосудия ухватили меня за горло.

— Такое наговаривает на суде выживший терпила. Убил бы заново. И «подельник», гад, нормально убивать не умеет.

Зубная паста «Бледный Мент».

Из чего состоит слово КОШМАР: роскошь, комар, кошка, розмарин, шмара, ромашка, шаркнуть, шок, рама.

Прокуратура располагалась на улице Козлова. А у прокурора была фамилия Гноевой.

Старичок сидел, сидел, потом лег, полежал и умер. Нет, ничего такого: не били, не предоз. Старенький, сердце не выдержало или время подошло. Положили его на одеяло и вынесли на продол. Дело было вечером, но натурально сбежались все. Еще бы, ЧП. Смерть! Пиздос! Врач, сердце, пульс. Пульса нет.

Кузьмич, дежурный, бегает и по-бабьи причитает:

— Ах, мать твою! Надо же в мою смену! Ах, мать твою, не мог завтра. Вот ведь! Ну почему в мою смену? Почему в мою-то? Ведь теперь заебут! От одной писанины сдохнешь. Ну почему он не мог умереть завтра!

А старичок лежал на одеяле, подбородок заострился, на нем кустилась щетина. В прошлой жизни старичок был профессором.

Теперь же он стал просто покойником, раз и навсегда решившим все свои проблемы.

31 августа. Все. Лето прошло. От сорока четырех дней томительного ожидания остался всего один, если сегодняшний не брать в расчет. Послезавтра суд.

Мне снился сон. Точнее, два: первый не запомнился, а вот второй.

Ряд просторных комнат в панельном доме. По стенам — полки, забитые книгами. У меня сильное желание взять потихоньку книгу. Однако за мной кто-то идет. Возникает мысль спрятаться, а уж после того, как человек пройдет, взять книгу. Прячусь то ли в ящик, то ли в холодильник, отодвинутый от стены метра на два. Это пространство завалено всевозможным барахлом: отдельные части круглого стола, куски фанеры, рейки… Там я и примостился. Из моего убежища была видна часть коридора и несколько комнат. Пожилой бородач в очках совершал какие-то суетливые манипуляции в коридоре, а второй гражданин сидел в кресле в одной из комнат и через толстые очки с укором смотрел в мою сторону. Откуда он взялся и виден ли я ему, мне было решительно непонятно. Мое напряжение возрастало. Находиться в таком странном положении я уже больше не мог и захотел покинуть укрытие, но обломки стола навалились на меня, а я почему-то очень опасался бородача в коридоре. Напряжение росло. Проснулся.

Всю жизнь стремился к добру. Чужому.

Был пронзен штыком правосудия.