Таким образом в доме производится генеральная уборка: когда пол загрязняется, потому что на него всё бросают, то чум просто переносят на новое место. Место, где хоть один раз стоял чум, считается нечистым — больше на нём никогда дом из шкур не ставят. Поэтому-то и встречается в становищах такое количество кругов из-под чумов.

Мы отправились на поиски купца. В его доме, очевидно, располагался кабак. Ещё издалека мы услыхали громкие крики, а затем увидели двоих мужчин, лежащих на берегу. Это были царь и бог самоедов — старшина племени — со своим дружком. Она были пьяным-пьяны и лежали, не в силах подняться на ноги. Старейшина с трудом приподнялся и полусидел, горланя что-то отдалённо напоминающее песню, а друг его лежал лицом в песок и подвывал совершенно по-звериному.

Завидев нас, царь и бог сначала привстал на четвереньки, затем с трудом, как малый ребёнок, только начинающий ходить, выпрямился и сделал нам навстречу несколько шагов, во все горло требуя ещё водки, а свои требования перемежал бормотанием по-русски: «Скажи ты мне, что правда и что ложь! Скажи ты мне, что правда и что ложь! Скажи!» Мы поняли, что он был совершенно невменяем. Отделаться от пьяного было довольно сложно, если не невозможно. К счастью, он не удержался на ногах и завалился на песок, а мы пошли своим путём.

В этих добрых и гостеприимных детях природы особенно поражает то, что они, прекрасно владеющие собой и практически никогда не впадающие в гнев и ярость, стоически переносящие страдания, совершенно не переносят водки, как и прочие первобытные народы, чем, к сожалению, многие пользуются. Но даже ради водки они не пойдут на воровство. Миддендорф пишет, что во время путешествия по таймырской тундре самоеды, несмотря на почти звериное влечение к спиртному, никогда и близко не подошли к его запасам водки, и он мог оставлять и бочонок, и бутылки с горячительным без всяких опасений и в любом удобном ему месте, и самоеды никогда к этим запасам не притрагивались. Он обнаружил в тундре потерпевшую крушение лодку, которая, вероятно, пролежала там лет сто, с неё не пропал ни один гвоздь, потому что было понятно — это собственность царя, а ведь в те времена железо ценилось самоедами на вес золота.

Подумать только, какая разница мироощущений по сравнению с представителями нашей расы! Наверное, европейцам было бы легче удержаться от пьянства, зато они вряд ли бы не притронулись к запасам водки, оставленным в «свободном доступе», а уж тем более не прошли бы мимо железных гвоздей, если в них была бы нужда. Но после соприкосновения с европейской цивилизацией, после знакомства с её водкой и абсолютно неприкрытой непорядочностью купцов и чиновников происходит неминуемая утрата честности и добрых нравов даже у таких народов, как самоеды.

Мы подошли к двум-трём землянкам, в которых жили русские, приезжающие сюда на промысел рыбы и зверя. Они скупали рыбу и у местного населения.

Далеко к западу виднелся низкий деревянный дом — как нам сказали, то был «монастырь». Там жили пятеро или шестеро монахов, или, вернее, послушников, готовивших себя к принятию монашеского обета. Вместе с ними жили и две монахини. Они приезжали сюда на лето, чтобы запастись рыбой для монастыря, из которого они, собственно, и были сюда посланы.

Они встретили нас очень дружелюбно и оказались очень приятными благообразными людьми. У одного из них была длинная светло-каштановая борода, и вообще, как мне показалось, он очень походил на типичного норвежского крестьянина, и таких людей довольно много можно встретить в Сибири. У другого, который, судя по всему, был тут старшим, были длинные волосы до плеч и длинная же борода, а голубыми глазами, прямым носом и красивым разрезом глаз, смотревших мягко и всепрощающе, он очень напоминал Христа. Такое сходство в Центральной России и Сибири является заветной мечтой каждого священнослужителя и монаха. Все они носят длинные волосы, часто вьющиеся, и длинную бороду, разделённую надвое. Этот молодой мужчина, которому вряд ли было 25 лет, довёл это сходство до крайних пределов, и, вероятно, он будет хорошим монахом.

А ещё там жил настоящий херувим — пухлый юноша с длинными золотыми кудрями, голубыми глазами, светлыми бровями, круглыми щёчками и алым ротиком. Нельзя сказать, чтобы у него было умное выражение лица, и вообще он казался бесполым существом. Он был облачён в длинный светлый полотняный балахон, перехваченный на талии поясом, для полноты картины не хватало только крыльев. Он мало говорил и заикался, больше таращил глаза и походил на слабоумного, во всяком случае настолько не от мира сего, что врата Царствия Небесного распахнутся перед ним с лёгкостью.

Старшая из монахинь была маленькой горбуньей, в очках, с добрым и умным лицом. Младшая же очень походила на обычную крестьянскую девушку из Норвегии, но была тоже не первой молодости.

В «монастыре» была всего одна комната, в которой все они и жили вместе. Спали они на нарах, которые были сделаны вдоль одной из стен. Спальные места монахинь были у самой стены и отделены занавеской.

Было понятно, что они опытные рыболовы и отлично умеют обращаться с рыбой, большую часть которой чистили, мыли и солили в бочках, меньшую часть вялили. Под потолком были развешаны связки вяленой рыбы — славное угощение для насельников родного монастыря. Особенно вкусен кусочек такой жирной вяленой рыбы под рюмочку водки, он не помешает и монахам! Мы купили у них вяленого омуля, совершенно прозрачного, исходящего жиром и напоминающего вкусом не то копчёную камбалу, не то копчёную сёмгу. Ещё мы купили свежей красной икры, которая имела у нас успех за завтраком. Эта икра добывается здесь из сиговых пород рыб, чаще всего из омуля. Много такой икры солят впрок.

Пятница, 29 августа.

Последние несколько дней дул сильный ветер, от которого в широких протоках между островами поднялось нешуточное волнение, не позволившее нам направиться на берег или по реке на наших неповоротливых яликах, поэтому мы проводили время на «Корректе» за проявлением фотографий днём, а вечером играли в карты. Лорис-Меликов же с Лидом, дай им волю, не вставали бы из-за шахматной доски целыми сутками. Но Лиду надо было следить за погрузкой-разгрузкой. Лишь Кристенсену и приглядывавшему за животными человеку приходилось иногда наведываться на берег, чтобы накосить травы для верблюдов, а её было достаточно на западном низком зеленеющем берегу.

На пароходе было немало членов команды, которые лелеяли надежду совершить выгодный для себя обмен с местным населением, причём особенно уповали на мену ценных мехов. Для этого они прихватили из дома меновые товары. Так, наш старина датчанин-стюард накупил на целых 24 кроны стеклянных бус, ожерелий и прочих побрякушек, перед которыми, по его мнению, не мог устоять ни один абориген. Но его и прочих «обменщиков» ждало величайшее разочарование. Что касается ценных мехов, то все их давно скупили сибирские купцы. А сами дикари оказались вовсе не такими наивными, как представлялось в далёкой Европе, и на стеклянные бусы они не покупались. Аборигены прекрасно знали цену денег — не хуже нас, а иногда и лучше многих из нас. Кроме того, цены на мех тут не намного ниже европейских. Бедный стюард, ухлопавший целое состояние непонятно на что, был безутешен, ведь теперь ему только и оставалось, что побросать свои побрякушки в воду.