Уильям Шекспир. Мера за меру

В том, что преступник, ради которого Элеонора Ливенворт готова пожертвовать собой, некогда был объектом ее страсти, я уже не сомневался – лишь любовь или сильное чувство долга, произрастающее из любви, оправдывает поступки столь решительные. Как ни горько и неприятно было это осознавать, лишь одно имя, имя секретаря, с его внезапными вспышками и переменами настроения, с его странными манерами и напускным самообладанием, приходило на ум, когда я спрашивал себя, кто это может быть.

Нельзя сказать, что я нашел бы его подозрительным, если бы не свет, пролитый на это дело странным поведением мисс Элеоноры. Особенности его поведения во время дознания были недостаточно яркими, чтобы поставить под сомнение невероятность того, что человек, находящийся в таких, как у него, отношениях с покойным, мог найти мотив для преступления, совершенно очевидно не дающего ему никаких выгод. Но если в дело вмешалась любовь, ожидать можно было чего угодно. Джеймс Харвелл, простой секретарь отошедшего на покой торговца чаем, – одно дело, но Джеймс Харвелл, охваченный страстью к такой прекрасной женщине, как Элеонора Ливенворт, – совсем другое; и, включая его в список возможных подозреваемых, я чувствовал, что делаю всего лишь то, к чему обязывает должное рассмотрение всех вероятностей.

Но какая же пропасть лежит между случайным подозрением и истинным доказательством! Считать Джеймса Харвелла способным на преступление и найти доказательства, достаточные, чтобы обвинить его в этом, – это две очень разные вещи. Эта задача вызвала у меня неприятные чувства еще до того, как я окончательно решил взяться за нее; успокаивающая мысль о том, в каком незавидном положении он находится, если невиновен, возникла у меня и сделала само недоверие к нему каким-то некрасивым и совершенно несправедливым. Если бы этот человек нравился мне больше, я бы не спешил его подозревать.

Но Элеонора Ливенворт должна быть спасена во что бы то ни стало. Когда подозрения уже возникли, кто знает, чем они обернутся? Возможно, ее арестуют, и, случись это, на ее молодую жизнь ляжет тень, которую развеивать придется очень долго. Обвинение бедного секретаря выглядело бы не так страшно. Я решил навестить мистера Грайса пораньше.

Тем временем два очень разных образа – мисс Элеонора, возложившая руки на грудь мертвеца, лицо ее поднято и осияно неземной красотой, которую я не мог вспоминать без замирания сердца, и мисс Мэри, через каких-то полчаса покидающая ее в негодовании, – преследовали меня и не давали заснуть почти до утра. Это было подобно одновременному видению света и тьмы, которые хотя и являлись противоположностями, не стремились к уподоблению и не сочетались. Я не мог от них отделаться. Что бы я ни делал, два образа не покидали меня, наполняли мое сердце то надеждой, то недоверием, и в конце концов я уже не знал, положить ли вместе с мисс Элеонорой руку на грудь мертвеца и поклясться в безоговорочной вере в ее искренность и чистоту или повернуться к мисс Мэри и бежать от того, что я не мог ни понять, ни объяснить.

Ожидая столкнуться с трудностями, я на следующее утро отправился на поиски мистера Грайса с твердым намерением не поддаваться волнению в случае разочарования и не унывать в случае неудачи. У меня была цель – спасение Элеоноры Ливенворт, и для этого необходимо было сохранять не только присутствие духа, но и хладнокровие. Больше всего я боялся, что перелом в событиях произойдет до того, как я получу право или воспользуюсь возможностью вмешаться. Впрочем, меня несколько успокаивало то, что похороны мистера Ливенворта были назначены на сегодня. Мне казалось, я достаточно хорошо знаю мистера Грайса, чтобы не сомневаться: он не станет предпринимать никаких серьезных шагов до окончания похорон.

Не скажу, что у меня были какие-то определенные представления о том, как должен выглядеть дом сыщика, но, когда я остановился у аккуратного трехэтажного здания, к которому меня направили, мне невольно подумалось, что наполовину открытые ставни и чересчур плотно задернутые безукоризненной чистоты занавески очень красноречиво указывают на характер занятий его обитателя.

На мой довольно нервный звонок ответил бледный молодой человек с буйными рыжими волосами, прикрывающими уши. Когда я осведомился, дома ли мистер Грайс, он издал какой-то невразумительный звук, похожий на фырканье, который я воспринял как «да», хотя он мог означать и «нет».

– Моя фамилия Рэймонд, и я хочу его видеть.

Окинув меня взглядом, от которого не укрылась ни одна подробность моей внешности и одежды, он указал на дверь наверху лестницы. Не дожидаясь дальнейших указаний, я поспешил туда, постучал в указанную дверь и вошел. Меня встретила широкая спина мистера Грайса, склонившегося над столом, который, вполне возможно, приехал на «Мейфлауэре»[14].

– Какая честь! – воскликнул он и, встав, со скрипом открыл и громко захлопнул дверцу огромных размеров печи, занимавшей всю середину комнаты. – Холодный денек сегодня, да?

– Да, – ответил я, внимательно рассматривая его, чтобы понять, в общительном он настроении или нет. – Но у меня слишком мало времени, чтобы замечать погоду. Моя тревога по поводу этого убийства…

– О да, – прервал он меня, поглядывая на кочергу, впрочем, я уверен, без враждебных намерений. – Довольно запутанный случай. Но, возможно, для вас все это – открытая книга. Я вижу, вы хотите что-то сказать.

– Да, только сомневаюсь, что это то, чего вы ждете. Мистер Грайс, с тех пор как я видел вас последний раз, в определенном вопросе моя вера переросла в настоящую убежденность. Вы подозреваете невинную женщину.

Если я ожидал, что после моего заявления сыщик проявит удивление, меня ждало разочарование.

– Весьма похвальное убеждение, – заметил он. – Отдаю вам должное, мистер Рэймонд.

Я подавил в себе вспыхнувшую было злость.

– Я настолько в этом убежден, – продолжил я, намереваясь как-то вывести его из себя, – что пришел сегодня сюда просить вас именем правосудия и обычной гуманности не возобновлять действия в этом направлении до тех пор, пока мы не поймем, что нет более истинного следа.

На лице его не отразилось интереса.

– Право же, – произнес он, – это довольно необычная просьба для такого человека, как вы.

Я не дал себя смутить.

– Мистер Грайс, – настойчиво сказал я, – если на имя женщины падает пятно, оно остается запятнанным навсегда. Элеонора Ливенворт слишком благородна, чтобы можно было обращаться с нею так бездумно в столь ответственное время. Уделите мне внимание, и, обещаю, вы не пожалеете об этом.

Он улыбнулся и, позволив своему взгляду переместиться с кочерги на ручку моего кресла, обронил:

– Хорошо. Я слушаю. Говорите.

Я достал из бумажника свои записи и положил их на стол.

– Что это? Заметки? – воскликнул он. – Очень, очень небезопасно. Никогда не доверяйте своих планов бумаге.