Д а г а р и н (искренне удивлен). Как? Да я же тебе писал.

А н д р е й. Что вы мне писали?

Д а г а р и н (все более удивляясь). Помоги, господь, я писал тебе, чтобы ты мне ответил, а если же я не получу твоего ответа до — не помню уж которого числа, я им скажу, что ты согласен с посвящением. И когда ответа не было…

А н д р е й (поражен). Вы мне это писали?

Д а г а р и н. Я. Что ты на меня так смотришь?

А н д р е й. Это ложь! Дядя, это ложь! Этого вы мне никогда не писали!

Д а г а р и н. Ты можешь в этом сам убедиться, если у тебя еще сохранилось мое письмо.

А н д р е й (направляется к своей комнате). Не беспокойтесь! Оно у меня есть. Когда я уезжал из. Нового Места, я подобрал его из угла, где оно валялось, и бросил с остальным хламом в чемодан, на память! (У дверей оглядывается.) Как свидетельство позора! Исторического позора, дядя! (Выбегает.)

Слышатся отзвуки далеких взрывов. В соседней комнате поют подвыпившие белогвардейцы. Издалека доносится музыка духового оркестра.

(Возвращается со смятым письмом в руках, бледный, с изменившимся лицом.) И правда. Правда. Я не знал.

Д а г а р и н. Ну а теперь, когда ты знаешь…

А н д р е й (вскипает). Оставьте меня! Оставьте! (Хватает шляпу с буфета и несется к дверям.) Прочь отсюда.

Д а г а р и н. Куда ты, Андрей? (Пытается встать.) Уж не на Худой ли Явор?

А н д р е й. Не знаю. Может, еще дальше! (Уходит.)

Д а г а р и н. Андрей! Слышишь?

Но Андрея уже нет.

(Хватается левой рукой за сиденье, правой — за спинку стула, с трудом встает и спешит за ним, открывает дверь.) Андрей! Андрей! (Закрывает дверь, делает несколько шагов и останавливается посреди комнаты.)

Доносятся приглушенные звуки взрывов. Слышатся звуки духового оркестра — играют старинный марш. Музыка стихает, слышно, как на площадь примаршировывает воинский отряд. Команда командира, ответ солдат, после чего отряд уходит дальше.

Входит  М а р ь я н а, она несет большой поднос с ужином.

М а р ь я н а. Набрала салату, совсем чистенького нашла. Такая зима мягкая. (Накрывает на стол.) Капеллану не нравится. Говорит, что пусть бы зимой лютый холод был, чтоб они все там в лесу подохли. Так вот и сказал. А я думаю, человек есть человек. Да, хочу сказать, нашего капеллана просто не узнать. Намедни наши привели сюда Янеза Долинара. Не знаю, в чем он провинился, но его в ризнице зверски избили, боже, смилуйся… И можете себе представить — капеллан все время был там. А когда потом Янеза убили, пришла сестра Янеза и спросила капеллана, как он мог допустить, чтоб убили человека, когда тот был без сознания. А капеллан ей ответил: «Разве для него было бы лучше, если бы подождали, пока он придет в себя?..» (Осматривает стол.) Пусть заходят?

Д а г а р и н. Где они?

М а р ь я н а. Тот худющий, который глядит так противно, что-то пишет. Один на гитаре играет, один, помоги господь, револьвер чистит. Меня аж трясет, когда я смотрю на них. И чего они пришли с вами?

Д а г а р и н. Позови их к ужину.

М а р ь я н а. Да ведь я уже звала. Вот они уже идут.

Входят сопровождающие Дагарина — в сапогах, в брюках для верховой езды, хотя и в гражданской одежде. Это  К а е т а н  и  А н т о н.

(Указывает им на стол.) Прошу вас, чувствуйте себя как дома.

Появляется  М о к о р е л, это высокий мужчина лет двадцати семи, физиономия его напоминает фанатичных приверженцев клерикально-фашистской клики «Стражи в вихре»; он молча идет к столу, усаживается.

М о к о р е л (священнику). Ну как? Отдохнули?

Д а г а р и н (тоже садится к столу, Марьяне). Ну, теперь ступай.

М а р ь я н а  уходит.

Ешьте, господа.

Мокорел и два его спутника, похожие на Мокорела, словно братья, наваливаются на еду, не обращая внимания на Дагарина, который ничего не ест.

М о к о р е л (наконец заметив это). А вы, священник, ничего не будете? Ешьте, ешьте, набирайтесь сил. Они вам пригодятся. Кто это недавно вышел из вашего дома?

Д а г а р и н (долго молчит). Мой племянник.

М о к о р е л (откладывает вилку и нож). Ваш племянник? Он не в Новом Месте?

Д а г а р и н. Нет, он здесь.

М о к о р е л. Куда он направился?

Д а г а р и н. Не знаю, может быть, в корчму.

М о к о р е л. В корчму?

Д а г а р и н. Возможно.

М о к о р е л (снова принимается за еду, накалывает на вилку кусочек окорока). Вы уже говорили с ним?

Д а г а р и н. Да. Однако прошу вас, господин Мокорел, быть в своих вопросах менее резким, иначе я не буду отвечать. Не забывайте, что перед вами сидит служитель господа.

М о к о р е л (переглядывается со своими людьми, с кислой миной, но уже любезнее). Простите, я не хотел вас обижать. Прошу вас, чтобы и вы не забывали моих полномочий. Итак, что он сказал?

Дагарин не отвечает.

Почему вы молчите? Он отверг?

Д а г а р и н (в страхе за Андрея пытается оттянуть время). Не знаю, нет пока, но…

М о к о р е л. Значит, отверг. (Кивает своим, те сразу же поднимаются.) Загляните в корчму. Если его там нет, разузнайте, где он, и приведите сюда.

К а е т а н  и  А н т о н  уходят.

(Поворачивается к священнику, несколько почтительнее.) Вы сказали ему, что от того, подпишет ли он заявление или нет, зависит десять жизней?

Д а г а р и н. Нет.

М о к о р е л (сердито). А почему?

Д а г а р и н. Потому что это неправда.

М о к о р е л (бросает на него насмешливый взгляд, вытирает рот салфеткой). С каких это пор вы стали поборником справедливости?

Д а г а р и н. С тех пор как я увидел, какое лицо имеет ложь.

М о к о р е л (кладет салфетку на стол и поворачивается к нему). И какое же это лицо, уважаемый?

Д а г а р и н (вынимает из кармана зеркальце в серебряной рамке, дует на него, вытирает и протягивает его через стол). Смотрите сами.

М о к о р е л (иронически воспринимая игру, берет зеркальце и смотрится в него). Это лицо не лжи, а правды, которая пользуется ложью в борьбе за свою победу. Не улавливаете далекого сходства с великим испанцем?

Д а г а р и н. Игнатий Лойола{5} побеждал обаянием.

М о к о р е л. …и хитростью.

Д а г а р и н. Не хотите ли поесть?..

М о к о р е л (встает, с недовольством). Это типично для вас.

Д а г а р и н. Гм.

М о к о р е л. Для вас, для большинства наших областных настоятелей. Всякий раз, когда я пытаюсь начать обсуждать какой-нибудь глубокий вопрос, от которого зависит существование самой церкви, каждый из вас всегда лишь глубоко вздыхает и пододвигает мне глубокую тарелку. Но вы запомните, господин Дагарин, я отношусь к поколению, которое имеет о таких глубоких вздыханиях и глубоких тарелках свое мнение. (Идет за Дагарином, который встал из-за стола.) Наша «Стража в вихре» — это защита от коммунизма, она защищает и вашу церковь, а также все, что стоит рядом с церковью, — ваши приходы, и, если хотите, скажу уж до конца, — ваши кафедры, виноградники, ваших гусей, индюков и собачек. По крайней мере