К а м и н. Да и меня тоже. Смотри. Как я с вами пойду?

П е р в ы й  п а р т и з а н. У нас носилки с собой. Мы вас понесем.

К а м и н. Понесете? Меня? Смешно. Знаете, сколько я вешу?

П е р в ы й  п а р т и з а н. Нас четверо, товарищ доктор, все ребята крепкие.

К а м и н (вздыхает, берет свой баул и санитарную сумку). Ну ладно. Иду, так как меня связывает клятва врача.

Я с н а (встает, чтобы помочь ему). Только поэтому?

К а м и н (надевая пальто). А почему еще? (Смотрит на Ясну. Мрачное лицо его проясняется, становится добродушным.) Черт возьми… Еще немного — и я сам не буду знать почему… Ну, пошли.

П е р в ы й  п а р т и з а н  уходит.

(Ясне, мягко.) Так что я хотел?.. Почему ты не в духе?

Я с н а. Сам знаешь.

К а м и н. Поссорились вчера?

Я с н а. Да. Он думает, что я ему не верю.

К а м и н (пристально смотрит на нее). А ты веришь?

Я с н а (ужасается самой мысли о том, что можно не верить). Конечно.

К а м и н. И если они там будут меня о нем спрашивать, что мне сказать?

Я с н а. Скажи им, что я ему верю.

К а м и н. И этого будет достаточно?

Я с н а. Я должна доказать это не только ему. Всем нашим докажу свою правоту в том, что поверила ему.

К а м и н. И чем же ты им сможешь доказать?

Я с н а. Не знаю.

К а м и н (очень серьезно). Ясна.

Я с н а. Что, папа?

К а м и н. Можно тебе посоветовать?

Я с н а. Прошу.

К а м и н. Не встречайся с ним больше, хотя бы здесь, иначе и на тебя падет подозрение. И мы окажемся меж двух огней. (Партизанам, заглянувшим в дверь, снова с шутливой резкостью.) Ну, где эти ваши носилки? Когда-то больных носили к доктору, сейчас носят доктора к больным. Еще одно доказательство того, что с вашей службой здравоохранения не все в порядке. А также и со мной. (Смеясь.) Вот еще одно свидетельство того, что ваша свобода заразила даже доктора Камина. (Уходит вместе с партизанами.)

Лицо Ясны мрачнеет. Она зажигает у спиртовки сигарету, жадно и глубоко затягивается. Смотрит на часы, достает из буфета радиоприемник, включает, ищет станцию. Звучит известный дуэт из «Дона Паскуале». Затем раздается голос диктора.

Г о л о с  д и к т о р а. Сигнал гонга будет означать восемь часов. (Звучит гонг.) Восемь часов. Передаем симфонию в одной части «Roma aeterna», автор ее, Андрей Бринар, молодой словенский композитор, посвятил…

Ясна брезгливо выключает приемник. В комнате тихо, на улице тоже, издалека доносится только лай собак. Открывается дверка старинных часов, они бьют восемь.

Ясна решается и вновь включает приемник. Раздаются звуки оркестра, исполняющего ту же мелодию, которую Андрей играл при дяде Дагарине. Синева неба… Белые корабли, плывущие неизвестно куда… Мир детских грез…

Ясна ложится на диван и, глядя в потолок, взволнованно слушает.

Дверь открывается, появляется  А н д р е й, чувствуется, что он прошел большой путь. Слушает. Затем подходит к приемнику и выключает его.

Я с н а (видит Андрея, босиком бежит к нему и порывисто обнимает). Ах, Андрей, Андрей, ты снова здесь! Ты вернулся. (Гладит его волосы, лицо, любовно сжимает его в своих объятиях.)

А н д р е й (мрачное его лицо проясняется — ее огромная нежность, преданность на миг вернули его в другой, прекрасный мир). Ясна, хорошая моя! Я не хотел обидеть тебя…

Я с н а (все еще обнимая его). Я тоже. Я бежала за тобой, знаешь…

А н д р е й. Знаю.

Я с н а (без упрека). И ты не остановился.

А н д р е й. Нет. Прости меня за это.

Я с н а. И ты меня прости, что я не бежала дальше, пустила тебя домой с этой мыслью в сердце. Но, Андрей, ты меня неправильно понял! Я верю тебе! (Поднимает свое лицо к нему — в ее взгляде выражение радости вдруг сменяется испугом.) Ты мне веришь, что я тебе верю?

А н д р е й (кладет руку на ее голову, но уже снова подавленно). Верю.

Я с н а. А вчера не верил?

А н д р е й. Нет. Прости меня за это.

Я с н а. И ты меня — за то, что я не умела убедить тебя, чтобы ты мне поверил. Но не будем больше говорить об этом. Давай, раздевайся. Помоги господь, где ты взял эту шляпу? Это ведь не твоя.

А н д р е й (рассматривает шляпу). Действительно, кажется, не моя.

Я с н а (берет у него шляпу и надевает ее, пытаясь состроить смешную гримасу). Чья же это?

А н д р е й. Скорей всего, дядина. (Снимает пальто и набрасывает его на спинку стула.)

Я с н а. Дядина? (Снимает шляпу.) Он дома?

А н д р е й (мрачно). Сегодня приехал.

Я с н а. Как?..

А н д р е й. Приехал вот.

Я с н а (новость о дяде насторожила ее). И что?.. Нет-нет, не будем говорить об этом, не сейчас. Андрей, сядь сюда. (Сидя на корточках на диване, прижимает к себе его голову.) Я тебя ждала, ждала, что ты придешь вечером. Почему ты не приляжешь, ты ведь, наверно, очень устал?

А н д р е й (ложится). Устал.

Я с н а (беспокоится о нем, как о больном ребенке). На, положи еще вот эту под голову. (Подает ему подушку.) Вот так. А ноги? Конечно же, мокрые. (Снимает с него ботинки и трогает ноги.) Ну конечно. Наш мальчик шлепал по лужам и грязи, а в таких ботиночках он не должен был это делать и в таких носочках. (Ставит ботинки к печке и придвигает к ней стул, на который кладет сушить носки.) А теперь еще… вот тебе тапочки, отцовские, отличные тапочки, подбитые заячьим мехом. (Приносит ему тапочки.)

А н д р е й. Где отец?

Я с н а (улыбаясь). Его унесли.

А н д р е й. Унесли? Куда?

Я с н а. Туда. У них двое раненых. Погреть тебе ноги?

А н д р е й (ему и приятна ее нежность и стыдно). Нет-нет.

Я с н а (сжимая его босые ноги в своих ладонях). А я все равно буду. Потому что я их люблю!

А н д р е й. Как это ты услышала?.. (Кивает на приемник.) Это — случайно?

Я с н а (все еще сжимая его ноги). Нет. Во второй половине дня передавали, что в программе будет… (Заметив, что лицо Андрея омрачилось.) Андрей, не обижайся, но я хотела слышать, понимаешь, Андрей, не их, тебя хотела слышать!

А н д р е й (глядя в сторону). Ну и ты меня слышала?

Я с н а (бросается к нему). Да, Андрей, слышала! (Гладит ладонями его глаза, его волосы.) Всего тебя слышала, я все слышала! Не сердись, пожалуйста, но я ведь слушаю твою музыку, знаешь, — вся, какая я есть, рядом с тобой, когда мне так хорошо с тобой. Иногда мне бывает стыдно, это когда я не могу понять твою музыку, и тогда ты становишься мне чужим. А я — я просто прихожу в отчаяние, что не могу понять… Потом ты снова здесь — и твоя музыка уже не только музыка, твоя музыка — это я сама. Нет, даже не так — это я и ты вместе, когда нам так