Фонарь оказался не на дворе, а в сенях, и когда Иван уже снял его с гвоздя, из дома вышла мать.

– Ты чего тут шебуршишь? – спросила она, зевая. – Ехать куда собрался?

– Да нет, – сказал Иван. – Хочу сегодня с парнями на сеновале поспать.

– А где ты был так долго? Опять к деду ходил? – всматривалась мать в лицо Ивана. – Вижу, что к нему. Ну и как он там… живет?

Вопрос ее прозвучал печально. Видно было, что думы об одиноко живущем отце не давали ей покоя ни днем ни ночью. Иван об этом давно догадывался, но и давно понял, что помирить их с дедом Степаном ему не удастся. Дед в своем решении не появляться в доме Кораблёвых был непреклонен даже спустя сорок лет после побега своей юной дочери к любимому.

– Господи!.. – вдруг громко вздохнула мать. – Я уж и не знаю, как Бога упросить… И дома, и в церкви только о том и молюсь, чтобы Он вразумил старика. Плохо ведь ему там, в избушке-то его. Сляжет опять, и кто за ним будет ходить?

– Если сляжет, мама, то я его сюда к нам и привезу, – уверенно ответил ей Иван.

– Помирать? – гулким эхом прозвучал в пустых сенях отчаянный голос матери.

Иван опустил голову, не зная, что ей ответить.

Она опять тяжело и громко вздохнула и вернулась в дом, тихонько прикрыв за собой дверь.

Пока Иван уже неторопливым шагом шел с фонарем к амбару, ему снова вспомнилась рассказанная дедом легенда про озеро и Большак. «Если бы Большак от нас не отгородился, то каким бы огромным и красивым виделось все Тихое озеро из Архарова, – думал он. – Вот только таинственным Большак бы уже не был, и рыбу в нем давно бы всю выловили еще до перестройки. Но ведь придут же времена, когда люди возьмутся обживать и Большак. Может, даже и все болота по его берегам осушат. Выходит, он сейчас существует не для прошлого и настоящего, а для будущего. Как и дед Степан не для себя живет, а для внуков, которые после его смерти получат от него неожиданные и богатые подарки…»

Иван включил фонарь и направил его луч на сеновал, но никого на нем не увидел. Он поднялся по лестнице и разворошил сено во всех углах – братьев там не было. Без сомнения, они ушли еще до того, как Иван заходил в амбар в первый раз. Дед Степан рассказал ему о разговоре с Алёнкой. Значит, переданные ей слова деда очень встревожили парней. Но ночью они уплыть на тот берег не могли, если только не получили «гостинец» раньше назначенного часа.

«Может быть, пока меня не было дома, их кто-то известил о том, что Нос сменил время встречи?» – подумал Иван, и недоброе предчувствие просквозило холодом в его груди.

Надо было срочно что-то делать, но что именно, Иван не знал. Единственным решением было отправиться к озеру и попытаться понять происходящее там. Однако бежать на берег в открытую было опасно, потому что притаившийся где-то поблизости наркокурьер мог увидеть его издалека и спрятаться в ночной темени. Ивану же теперь необходимо было изловить этого курьера. Непременно изловить и связать, чтобы потом заставить его рассказать обо всем в полиции.

Успокаивало лишь то, что ночь наступила совсем недавно и, значит, парни не могли уплыть далеко, а курьер – уехать из села. Иван бросился в сад. Он быстро, но осторожно вышел из задней калитки и скоро уже вглядывался в проулок из куста сирени. Использовать фонарь было опасно – так он мог навредить братьям, если они уже отчалили от берега. Наверняка с турбазы вели за ними наблюдение, и странный луч света в темноте мог быть хорошо виден с той стороны озера. Иван оставил большой фонарь под кустом и, низко пригнувшись, стал пробираться вдоль дороги к берегу…

Однако никто ему не встретился, и, добравшись до обрыва, под которым Колька с Сашкой оставляли лодку, он увидел, что ее там нет. Над озером стояла полная тишина, не слышался даже плеск воды на прибрежных камнях. Где-то над Большаком, за лесом, медленно всходила луна, но над озером свет ее еще не брезжил. Тихо было и в Архарове, только изредка оттуда доносился далекий лай собаки да редкие голоса возле клуба. Напуганная случившимся молодежь разошлась с дискотеки, не потревожив село ни песней, ни музыкой, сразу после того, как наркоманов увезли. Наверно, только Генка Шибанов с друзьями возле клуба и остался, чтобы обсудить небывалое в Архарове событие.

Внезапно до Ивана дошло, что Колька с Сашкой еще не получили «гостинец», а сеновал покинули потому, что побоялись вмешательства в их тайну Ивана. И от берега уплыть далеко они не могли, а просто решили, что старший брат может отобрать у них лодку. Значит, они были в этой лодке где-то рядом и чутко спали в ней, дожидаясь первых рассветных бликов на озерной глади. И где же им быть, как не в замуте, откуда если не видно, то слышно все, что происходит у сломанной липы. Когда на берегу появится курьер, они из замута выплывут, возьмут «гостинец» и погребут к турбазе.

Успокоенный этой мыслью, Иван собрался именно теперь и здесь начать беседу с братьями и уже начал распрямлять согнутую спину, как вдруг понял, что не должен им мешать. Если он им сейчас помешает и они вынуждены будут отказаться от собственного плана победы над Носом, то этим Иван навсегда лишит близнецов доверия к себе. А в том, что у них есть свой план, он был совершенно уверен, как и в том, что этот план тщательно братьями продуман, так что глупостей они не наделают.

«Ладно, – решил он, – пусть поступают, как задумали. Носу сейчас незачем обнаруживать себя: у него свой план, в котором Колька с Сашкой – всего лишь мелкое звено, рубить которое, однако, было бы с его стороны большой глупостью. А вот курьера этого я должен схватить, допросить, посадить под замок и потом поехать на турбазу. Благо у меня есть чем обрадовать Архарова…»

Подумав так, Иван снова пригнулся и бесшумно прокрался в густую тень старой липы, от которой отходил, свисая над водой, излюбленный Алёнкин сучок. Там устроился поудобнее на траве, возле самого ствола, и стал ждать, прислушиваясь к каждому шороху, как если бы он был в разведке во время войны с «духами». Если бы не злющие в этот час комары, он бы мог и соснуть час-другой, но их едва слышимый, но ни по какой причине не прекращающийся писк не давал ему ни уснуть, ни выбросить из головы тех «духов», которые все лезли и лезли из горных расщелин, сколько бы их ни уничтожала та непонятная война.

Война и вспомнилась ему опять, как вспоминалась всегда, когда долгое ожидание чего-нибудь останавливало привычное течение мирного времени. Себя на таких остановках Иван чувствовал не ведущим неравный бой с окружившими его в горном ущелье боевиками и не дремлющим на солдатской кровати в тихой казарме, а притаившимся в кустах возле занятого «духами» аула разведчиком.

Долго просиживал он там под покровом ночи, дожидаясь рассвета, наступавшего в горах раньше положенного часа, потому что солнце озаряло сначала покрытые снегом и льдом горные вершины, отражающие свет так ярко, что тот мог в первую минуту ослепить не готового к встрече с ним человека. Ослепить и потухнуть еще на час, в течение которого нужно было успеть доползти до того места в ауле, откуда хорошо видно, сколько там боевиков и чем они вооружены…