Что ты делал в Лондоне?

Я не был в Лондоне.

Почему ты не хочешь рассказать все как есть?

Я все время работал. Писал пьесу.

Я слышала, что ты ехал в поезде.

Ничего ты не слышала.

Телеман!

Я слушал «Звуки Лондона».

«Звуки Лондона»?

Диск, который я купил на Банхофштрассе.

Меня тошнит от твоего вранья.

Если мы станем мериться, кто тут врет, ты останешься внакладе, Нина.

Меня тошнит.

И меня.

Что тебя?

Меня тоже тошнит.

Но меня на самом деле тошнит.

И меня.

Сколько идет фильм?

Семь с половиной часов.

Ты шутишь?

Нет.

Я уже насмотрелась мерзостей выше крыши. Оплывшие, безутешные люди ходят под дождем в грязи и хотят непонятно чего. При этом малень­кая девочка мучает кота.

Да. Потом она убьет и кота, и себя.

Ты уже видел этот фильм?

Да. Особенно сцена ее смерти. Она нереально долгая и на самом деле предшествует ее смерти, там они танцуют и пьют кофе, а бородатый рас­суждает о том, что сказал некий Иеремия.

Ты болен на голову!

Нина, ты должна это посмотреть!

Ни за что.

Должна. Лучше дальше не станет. Это театр, хотя и кино.

Телеман, ты нездоров!

Ну да. И фильм ровно об этом. О тебе, мне, Бадере, обо всех. И состоянии. Болезненном со­стоянии человека. О безобразном.

Я хочу домой.

В Перемешки?

Я хочу домой, Телеман. Просто — домой.

Это даже не обсуждается. Ты знаешь, как ред­ко этот фильм показывают? Это редчайший шанс. Давай посмотрим еще немного. Пару часов хотя бы. Два-три часика.

Привет, это я.

Привет.

Спасибо за кино.

Тебе спасибо.

Совершенно особенный фильм.

Скажи? С послевкусием.

Хм. Что поделываешь?

А ты как думаешь?

Пишешь?

Угадала. Я пишу пьесу. А ты?

Слушай, я собралась сегодня ехать домой.

Вот как.

Поэтому я хотела тебе сказать...

Да?

Что у меня все-таки нет на тебя аллергии.

Нет?

Нет.

Она прошла?

Да.

Но она была или ты все это придумала?

Я все придумала.

Угу. Ого. Что-то в этом есть.

Ты думаешь?

Это делает тебя загадочной и недоступной.

О'кей.

То и другое важнейшие составляющие театра.

Здорово.

Очень интересно.

Тогда ты поедешь домой или что?

Даже не знаю.

Думаю, тебе стоит поехать.

А Бадер?

Он останется здесь. Для меня он уже прошлое.

Прошлое?

Да.

Хорошо.

Тогда ты поедешь домой или что?

Наверно, поеду.

Я была дурой, Телеман.

Да.

Чудовищной дурой.

Согласен.

И Бадер дурак.

Да, он глуп.

Два дурака.

Да.

Нельзя сказать, что вы сглупили немножко.

Нет.

Вы вели себя как круглые дураки.

Да. Поцелуй меня.

С этим еще подождем.

Хорошо.

Перемешки — идиотское место.

Да.

В следующем году отпуск в Лондоне.

Да.

А я — не дурак.

Нет.

А ты — дура.

Да.

Отлично. В таких вопросах важна ясность.

Да.

Считаем, что с этим мы закончили.

О, Телеман!

Но я надеюсь, ты понимаешь, что я вынужден буду припомнить тебе Бадера, если мы поссорим­ся, или я обижусь, или ты не разрешишь мне ду­мать о театре столько, сколько мне нужно.

Еще бы.

Я хочу иметь право угрожать тебе тем, что припомню Бадера, когда я почувствую, что обсто­ятельства того требуют.

Хорошо. Но не всю жизнь.

Один год?

Согласна.

Или чуть больше?

Посмотрим.

Хорошо. Тогда можешь получить поцелуй, ес­ли хочешь.

Спасибо, хочу.

Вот!

Привет, папа!

Привет, дети! Рад вас видеть. Вперед домой?

Да!

По последнему наци-мороженому?

Ура!

Нина, ты будешь мороженое?

С удовольствием?

Вот такое нацистское эскимо?

Да, спасибо.

Дети спят?

Да.

Где мы?

Подъезжаем к Гамбургу.

Разве он не сгорел дотла?

Они отстроили его заново.

Ого.

Что думаешь делать с лишним весом?

Ничего.

Ничего?

Ничего.

Я читала, что этот, как его зовут, муж Найджелы...

Саатчи.

Что он похудел на двадцать пять килограммов.

Хорошо.

Он ел одни яйца. Три на завтрак, три на обед и три на ужин. И так несколько месяцев.

Болван.

Но чувствует себя теперь гораздо лучше.

Еще бы.

Тебя это не интересует?

Нет, конечно. Напротив, я собираюсь обжирать­ся, обжираться, совершенно отпустить поводья и превратиться в жиртреста.

Мне кажется, тебе не стоит этого делать.

Сам знаю.

Телеман, не делай так.

Ты меня не узнаешь.

Понятно.

Толстяки — это театр.

Понятно.