— Что ж, хорошо, — огрызнулся он. — Надеюсь, это знание утешит тебя в эти дни.

— Ты имеешь в виду, когда мы поженимся? — спросила она, не совсем понимая его, но чувствуя, что они стоят у края катастрофы.

— Да, — ответил он, кривя губы, наполняя воздух между ними горечью, которой она не понимала. — Когда мы поженимся.

Тристанна стояла перед огромным зеркалом в спальне на вилле и рассматривала свое отражение. Ее волосы были подняты и заколоты, а сзади спадали на плечи русыми волнами. Платье цвета слоновой кости облегало грудь, а простой подол струился вокруг ног. Ее макияж был безупречен, подчеркивая глаза и губы, и гладкая кожа словно светилась изнутри. Вивьен дала ей свой жемчуг и теперь сидела в кресле за спиной Тристанны, восторженно прижав руки к груди. Рядом с ней на столе стоял букет ароматных белых цветов.

Из Тристанны получилась идеальная невеста, и все-таки она не могла отделаться от дурного предчувствия, не отпускавшего ее с момента, когда Никос оставил ее вчера вечером. С тех пор как она призналась ему в любви, он смотрел на нее так, словно видел впервые. Вспомнив об этом, она снова содрогнулась.

— Ты прекрасна! — воскликнула Вивьен, не замечая ни встревоженного лица, ни бледности дочери.

— Правда?

Тристанна едва услышала свой голос. Она была словно во сне. Неужели сегодня ее свадьба? Как она может выйти за мужчину, которому не до конца верила, который может никогда не полюбить ее? Как они дошли до этого? Разумеется, в этот день она как никогда должна быть уверена в человеке, которому скоро поклянется в вечной любви. Но этот холодный, странный блеск в глазах Никоса прошлым вечером… Она чувствовала только смутный страх, от которого у нее кружилась голова, и не могла оторвать взгляда от своего отражения, как будто оно могло ответить на ее вопросы, стоило лишь вглядеться внимательнее.

Разумом она точно знала, что нужно делать. Она провела всю ночь, разрабатывая стратегии и планы бегства. Она не могла выйти за мужчину, так отреагировавшего на ее признание, которому она не доверяла, которого, по его собственным словам, она едва знала. О чем она только думала? Она сама была дочерью неравного брака, всю жизнь наблюдала, как ее мать выпрашивает у отца крохи внимания, и поклялась, что никогда не окажется в таком положении. Как она могла добровольно обречь себя на такую судьбу?

Однако не логика заставила ее надеть это платье, позволила горничным уложить ей волосы и сделать макияж. Разум не имел никакого отношения к тому, что Тристанна видела сейчас в зеркале, поэтому она не знала, что ей делать и даже чего ей хотелось.

Хотя… Это ведь была неправда. Тристанна почувствовала, как в голове что-то щелкнуло, когда забрезжило осознание и туман, в котором плавали мысли, наконец рассеялся. Женщина, которую шокировала реакция Никоса на ее признание, что-нибудь сделала бы с этим: ушла, отложила свадьбу, потребовала у Никоса объяснений. Женщина, не боящаяся надавить… надавила бы. Но Тристанна боялась, что если она надавит, Никос исчезнет. Разве не этого она боялась больше всего с тех пор, как он сделал ей предложение? И она продолжила совершать древние предсвадебные обряды.

— Ты должна это увидеть, Тристанна, — сказала Вивьен своим слабым, задыхающимся голосом, возвращая дочь в реальность. — Только посмотри на этот вид!

Тристанна моргнула, словно выныривая из наркотического сна. Она обернулась к матери, стоявшей у окна, выходившего в сад, где должна была состояться церемония. Тристанна подошла к ней, чувствуя, как подол скользит по ногам, а волнистые пряди — по плечам. Ее кожа стала чувствительной, как будто Никос стоял прямо перед ней, улыбаясь и блестя золотыми глазами. Ее тело знало, чего хочет, всегда хотело, а она сама боялась, и так будет всегда, что бы ни случилось.

Она посмотрела на залитый солнцем сад. Гости уже рассаживались на стулья лицом к морю. Корзины с белыми цветами были расставлены тут и там, высоко в небе пели птицы. Чудесная картина, словно страница, вырванная из глянцевого свадебного журнала, и ее портило только отсутствие жениха.

— Я уверена, он придет, — сказал Тристанна, когда прошло назначенное время.

Шепот гостей окреп, они судачили все громче. Тристанна, стоявшая у окна, слышала их даже слишком хорошо.

Но он не пришел. Прошло пятнадцать минут, полчаса, сорок пять минут, час, но Никос так и не появился.

— Он не может так поступить, — механическим голосом сказала Тристанна.

Она говорила это уже не в первый раз, и до, и после того, как было сделано надлежащее заявление. Лицо ее матери выражало тревогу и ужас, брат все сильнее злился. Тристанна закрылась в своей скорлупе. Желудок скручивало, перед глазами плыло, слезы просились наружу, но она не могла заплакать, потому что не знала, сможет ли когда-нибудь остановиться. Она не могла показать всем, насколько раздавлена.

— Не может, значит? — выплюнул Питер на этот раз, резко поворачиваясь к ней. — Он наверняка жил ожиданием этого момента последние десять лет!

— Ты сам не знаешь, о чем говоришь! — Тристанна автоматически встала на защиту Никоса, хотя в ее голосе звенело отчаяние.

Это не могло быть правдой. Как он мог так поступить с ней?

«Пожалуйста!» — закричала она про себя, но вспомнила горечь в его словах, его пустой взгляд.

— Тебе обязательно был нужен именно он, да? — бросил Питер.

Он раскраснелся, его лицо блестело, холодные глаза пожирали ее. Обычно она, завидев эти предупредительные знаки, старалась убраться подальше от него, но теперь не могла встать со стула, на который упала, когда прошел час с назначенного времени. Она только смотрела на него, стараясь не сломаться окончательно перед Питером. Она никогда не показывала ему свою слабость, даже когда он распускал руки.

— Не понимаю, о чем ты, — восхитительно спокойно сказала она; наверно, подумала она, со стороны она и выглядела спокойно, хотя ей казалось, что все в ней умерло.

— Тебе обязательно надо было выбрать единственного человека на всем белом свете, который может еще ухудшить наше положение! Над нами будет смеяться вся Европа! — прошипел Питер. — Я знал, что это случится! Я говорил тебе, что это случится, ты, эгоистичная, безответственная…

— Кто бы говорил, — услышала Тристанна собственный голос, смелый, твердый, совсем не похожий на ее обычный голое, как будто Питер не был ей безразличен, а может, наоборот, ей все стало безразлично. — Не я промотала семейное состояние.

Ее мать испуганно ахнула, но Тристанна не могла думать ни о матери, ни о себе, она могла только сидеть, сцепив руки на коленях, в ставшем вдруг ужасно неудобным платье, пытаясь осознать, что вообще произошло. Этого не могло быть, но это происходило прямо сейчас, с ней.

«Он не мог так поступить!» — взвыл внутренний голос, только не после того, что было между ними, что она сказала ему. Она вспомнила, как он обнимал ее под аркой во Флоренции, какой страстью были наполнены их ночи. Неужели ничего этого не было на самом деле?