Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Злорадно усмехаясь в ус, Шипергсон приказал нам завязать узлом поводья на шее у коней и, расставив руки в стороны на уровне плеч, прыгать через барьер, который внесли в манеж «вестачи». Опытные и тренированные кони шли по кругу как заведенные, совершенно не обращая внимания на своих беспомощных всадников и только кося умными глазами в сторону ездоков, 74 падавших один за другим. На этой первой езде в опилки манежа, смешанные с конским навозом, легла половина смены. Ротмистр, на все это только приятно улыбавшийся, заметно оживился, в руках у него откуда-то появился длинный бич, которым он нарочно стал горячить лошадей. С этого момента то в одном, то в другом углу манежа почти беспрерывно стали раздаваться звуки грузно падавших тел, каждое из которых поднимало тучу опилок.
К концу первого двухчасового урока Шипергсон разошелся окончательно. Его длинный бич засвистел по воздуху и с веселым воплем «Заранее извиняюсь!» он стал ловко попадать концом бича не только по коням, но и по юнкерским ляжкам в туго натянутых рейтузах. С одной из бойких кобыл, давшей при этом неожиданную «свечку», легкой птахой сорвался через ее голову и грузно шлепнулся носом в навоз какой-то молодой человек из штатских, явившийся в училище одетым в неуклюжую черкеску явно московского шитья. Поднялся он весь в пыли и, выплюнув изо рта опилки, с достоинством заявил Шипергсону, что после подобного над ним издевательства в школе оставаться не желает. Ротмистр, насмешливо оскалив зубы, крикнул в ответ на весь манеж:
— Скатертью дорога!
«Московский черкес» прямо из манежа заковылял подавать рапорт об отчислении.
Когда мы, потные и ошалелые, с дрожащими от напряжения руками и ногами, наконец вернулись в помещение взвода после этой первой нашей практики «езды», то еще пятеро отказались от дальнейшей чести Нести кавалерийскую службу и подали рапорта о переводе их в артиллерию. Особенно трудно пришлось на первых порах трем молодым людям, попавшим в школу «с вокзала», а именно студенту-юристу и двум лицеистам, не имевшим никакого понятия о военной службе. Только один из них выдержал целый месяц, прочие же ограничили свое пребывание в кавалерии одной неделей.
Помимо езды четыре раза в неделю мы занимались вольтижировкой, во время которой солдат-«вестач» гонял на корде по предманежнику толстую и спокойную лошадь — на юнкерском языке «шкапу», — шедшую коротким ровным галопом, поседланную плоским седлом с двумя парами ручек на нем спереди и сзади. Юнкера должны были, держась за эти ручки, вскакивать на ходу в седло и проделывать на нем гимнастические упражнения, непривычному человеку казавшиеся цирковыми номерами, но в действительности не представлявшие собой ничего трудного. Надо было только проделывать их, не теряя темпа галопа и учитывая центробежное движение, то есть не терять наклона внутрь круга. Поначалу молодежь, пока не усвоила этих «аксиом», много падала, а один при мне даже сломал ногу. Я сам однажды, желая показать номер вне устава, потерял равновесие и упал, порвав связки на колене, что дает чувствовать себя до сего дня. Та же вольтижировка затем производилась юнкерами в конном строю в манеже, иногда при полной походной седловке, обмундировании и оружии, что было, конечно, гораздо труднее и требовало большой практики.
Кроме езды и вольтижировки, Шипергсон ежедневно гонял нас на гимнастику и строевое учение «пешими по-конному». Обучал стрельбе из пулемета и винтовки и ковке лошадей. В строевом отношении нам, кадетам, также пришлось переучиваться заново, так как строй кавалерии отличается от пехотного тем, что в пехоте все перестроения основаны на расчете по два и четыре, тогда как в кавалерии — по три и шесть, не говоря уже о приемах с шашкой и винтовкой. Пеший строй «по-конному» заключается в том, что, дабы даром не утомлять коней и не собирать вместе больших конных соединений, для чего нужно время и место, юнкера посредством двух человек, держащих за оба конца пику, изображают собой взводы и эскадроны. Шашечные приемы и владение пикой мы проводили сначала на деревянной кобыле, чтобы не порубить по неопытности живую; только привыкнув к шашечным приемам в седле, пересаживались на настоящую лошадь. Но даже и при наличии таких предосторожностей многие кони младшего курса были не застрахованы от увечий и носили на себе следы неудачных шашечных ударов в виде отрубленных и надрубленных концов ушей.
Строевые занятия начинались сразу после завтрака и шли до четырех часов пополудни. После обеда, бывшего в пять часов, мы готовились к репетициям, сдавали их профессорам и выполняли прочие «капонирные обязанности». «Капонирами» в училище на юнкерском языке именовались не только классные помещения, но и… уборные, каковое обстоятельство из года в год приводило в недоумение и раздражение профессора фортификации инженера-полковника К. Как только в своих лекциях в начале года на младшем курсе он доходил до вопроса о крепостных капонирах, класс охватывал неудержимый смех. Когда он затихал, побледневший от негодования полковник клал мел и, обернувшись от доски, на которой чертил план крепости, говорил:
— В чем дело, господа? Какова причина вашего коллективного веселья? Ведь подобный балаган происходит из года в год, едва я произношу слово «капонир». Ради Бога объясните мне, что вы находите смешного в этом слове?..
Никто из юнкеров, однако, не брался объяснить полковнику, что на жаргоне школы его класс приравнивался к пребыванию в… уборной.
С 1890 года и до моего времени Николаевское кавалерийское училище разделялось на две части: кавалерийскую, или эскадрон, и казачью, или сотню, объединенные общим начальником училища, но имевшие каждая свою форму и свой офицерский состав во главе с командирами эскадрона и сотни. Общими были церковь, столовая и классы. Все же остальные помещения у сотни и эскадрона были отдельные. Сотня имела красивую форму гвардейских казаков как парадную, обыкновенная же отличалась от нашей лишь серебряным прибором, шашкой казачьего (донского) образца и синими шароварами с красными лампасами. Отношения между сотней и эскадроном были самые дружеские, но сотня и эскадрон имели свои собственные традиции и свое начальство, как юнкерское, так и в лице сменных офицеров. Принимали в сотню, за редким исключением, только казаков.
Беспрерывная строевая тренировка и гимнастика всякого рода, в особенности же та «работа», которую нас заставлял проделывать старший курс, быстро превращала мальчиков-кадет в лихую и подтянутую стайку строевой молодежи. Последние остатки кадетской угловатости сходили с нас не по дням, а по часам в опытных руках начальства, которое все чаще стало благодарить то одного, то другого из нас за «отчетливость» и службу.
Через два месяца жесточайшей дрессировки, какую были способны