– Это я тогда врал. А сейчас – говорю правду.

Перед моим носом задвигался, будто маятник метронома, ее указательный палец.

– Нет уж, товарищ Мао, на этот раз ты меня не проведешь.

Вдруг она посерьезнела.

– А вообще… Я бы хотела, чтобы ты меня не обманывал, даже в шутку. Ведь я китаянка, а значит, очень наивная и доверчивая девушка. У нас принято верить мужчине…

На этот раз уже я изобразил пальцем движение метронома.

– Даже не пытайся меня на это купить. Я все же не турист и несколько лет прожил в Китае.

Мы оба рассмеялись.

– И все же… Скажи, ты действительно любишь меня?

– Да. Я люблю тебя. Хочешь, скажу тебя по-китайски?

Она кивнула.

– Во ай ни.

Ли Мэй порывисто обняла меня. Поцеловала.

Наконец – сама. Первая.

Обратно мы решили добираться на метро – оказалось, по наземке тут по прямой всего несколько станций.

Рассказал Ли Мэй о московском метро – шумном и старом, но романтичном.

– Почему? – удивилась она.

Мы как раз ступили на эскалатор и поднимались, стоя на одной ступеньке. Можно было бы сказать «плечом к плечу», но она была значительно ниже.

– Встань чуть повыше, – попросил я Ли Мэй.

Она шагнула. Взял ее за талию и развернул к себе. Поцеловал. Тут же повернул обратно – подъем закончился.

– Удобно? – подмигнул ей.

Довольно кивнула.

– Только у нас, в Москве, эти лестницы бывают длинные-предлинные. На несколько минут точно хватает. Поэтому влюбленные не теряют времени даром…

На секунду я погрустнел. Ли Мэй мгновенно заметила.

– Ты в порядке? Что случилось?

Заглянула мне в лицо.

– Да все хорошо… Просто жаль, что день закончился.

Говорить ей о том, что мне некстати вспомнился длинный эскалатор на «Тимирязевской», я не стал. Инку, когда только начали встречаться и не жили еще вместе, провожать было неудобно – от метро до ее дома всего пара минут ходьбы, не нацелуешься. Если ее мать углядывала нас в окно – а женщина она была зоркая! – непременно выходила в подъезд, а то и на улицу. Инкиной матери я побаивался: она работала водителем трамвая и запросто, в одиночку, могла тягать трамвайную сцепную железяку.

Зато на эскалаторе мы своего не упускали… Аж губы опухали…

– Но ведь мы увидимся. Я два дня буду занята, а на выходных – полностью твоя!

Светлая радость мягко стукнула в сердце, прошлась по нему, разогнав тени прошлого.

«Полностью твоя».

Какие эскалаторы?.. Нам, влюбленным, постелены все земные поля. Чтобы петь – во сне и наяву.

Я дышу. Я живу. Я люблю.

Раздались трели свистков – смотрители станции, пожилые дядьки в серой форме с повязками на рукавах, предупреждали о прибытии поезда…

…Вечерний кампус порадовал малолюдностью. Лишь на площади перед входом, как всегда, шла суета: раздвигали толпу желтые, зеленые, красные такси, копались в лотках с дисками студенты, суетились охранники.

Мы дошагали до середины кампуса.

Едва различимо серел монумент Мао.

– У нас было прекрасное свидание… – Ли Мэй прижалась губами к моему плечу, голос ее звучал глухо. – Я так волновалась утром…

Знала бы она, как волновался я…

– Жаль, что уже пора. Общежитие закрывают в одиннадцать.

– Еще куча времени!

Я взглянул на часы.

– Оно пролетит, я не замечу и опоздаю. И меня не впустят до утра.

Я решился.

– Хочешь, пойдем ко мне.

Она не ответила, но я почувствовал, как напряглись ее плечи, и застыла спина.

– Извини… – дернула она ремешок своей сумочки. – Мне действительно пора.

Аккуратно высвободилась и торопливо, почти бегом, скрылась в боковой, едва освещенной аллее.

Я догнал ее, осторожно тронул за руку.

– Извини… Я не то имел в виду…

В темноте я почти не видел ее лица.

– Ну что ты, все в порядке. Я просто не могу привыкнуть…

Она подалась ко мне.

Под звон комаров и мерное поскрипывание какого-то ночного жука мы процеловались минут пять.

– Все, я побежала! – снова вывернулась она из моих рук. – Во ай ни.

– Во ай ни.

Стук каблучков…

Я остался в темноте один.

Огляделся.

Влажный мрак и тишина, если не считать скрипучих трелей.

Возле моего лица плавно покачивалась черная лапа невысокой пальмы. Задрав голову, я увидел зубчатую гряду макушек кипарисов и беззвездное небо.

Пахло чуть застоявшейся водой.

«Темные аллеи какие-то…»

Щелкнул зажигалкой, сделав пламя посильнее.

Осветился лишь пятачок под ногами, я даже разглядел рисунок на плитах – две птицы, не то цапли, не то журавли, сплелись в круг наподобие символа «инь-ян».

Зажигалка моя раскалилась, обожгла пальцы. Огонек погас. Темнота вокруг стала совсем непроглядной.

В субботу утром я занимался в пустом по случаю выходного дня спортзале. Чуть позже набежит народ, займет беговые дорожки, рассядется по скамьям для жимов – попивать чай и болтать. Заиграет умиротворяющая музыка, тягучая и сладкая китайская попса, и занимающиеся начнут с удовольствием подпевать на весь зал тонкими голосами. Пока же было мое время, и я старался не терять его даром. Нанизывал на гриф штанги пахучие, прорезиненные «блины» – красные двадцатипятки, желтые двадцатки, синие пятнашки. Укладывался на скамью. Проводил ладонями по шероховатому грифу. Выжимал раз за разом, чувствуя бушевавшую во мне волну силы и радости.

Добавил пару черных десятикилограммовых дисков. Еще подход. И еще один. Легкая эйфория от собственной мощи кружила голову… Заглянул менеджер Ван – поджарый и смуглый парень лет тридцати. Посчитал вес на штанге, довольно кивнул.

– Сегодня твой рекорд, да? – спросил по-английски.

Я вытер лицо полотенцем.

– На пять килограммов, мужик. Ты за всеми успеваешь следить?

– Работа такая!

Ван сделал ответственное лицо.

– Такие, как ты, у нас в зале нечасто бывают.

– Ну, так дай мне скидку. Буду вам рекламой, а с тебя – бесплатный абонемент на следующий год.

Ван хитро рассмеялся:

– Осилишь двести – тогда поговорим.

– Ловлю на слове, – подмигнул я ему. – Ну-ка, скажи мне, для бодрости… Помнишь, учил тебя?