— У них есть фото? — спросила я. Куки не ответила, и я повторила вопрос. — Куки? Ты тут?

— Боже, Чарли. Он… это он.

У меня выпали ключи; дрожащей рукой я оперлась о Развалюху.

— Откуда ты знаешь? Ты ведь никогда его не видела.

— Он невероятно красив. В точности как ты описывала.

Я постаралась дышать ровнее. Если уж на то пошло, у меня под рукой даже не было бумажного пакета.

— Я никогда не видела такого… не знаю, как и сказать. Такого разъяренного и потрясающе красивого мужчины.

— Значит, это он, — согласилась я, не сомневаясь, что она нашла того, кого нужно.

— Я тебе сейчас пришлю его фото.

Я смотрела на телефон, дожидаясь сообщения. Спустя несколько долгих секунд на экране появилась картинка, и я чуть не упала. Медленно я опустилась на подножку, не в силах оторвать глаз от экрана.

Куки была права. Он выглядел свирепо, выражение лица было одновременно настороженным и взбешенным, как будто предупреждало надзирателей, чтобы те держались подальше. Для их же собственной безопасности. Даже при скудном освещении в его глазах угадывался с трудом сдерживаемый гнев. Когда его фотографировали, Рейес отнюдь не выглядел довольным жизнью обывателем.

— Он по-прежнему значится среди заключенных. Интересно, как часто обновляют эти списки. Чарли? — окликнула меня в трубке Куки, но я не могла отвести взгляд от фотографии. Кажется, подруга догадалась, что мне нужно прийти в себя, и молча ждала.

Наконец мне удалось справиться с волнением. Я прижала трубку к уху и наклонилась, чтобы поднять ключи. — Я поеду повидать Рокета.

* * *

Решив убить одним выстрелом двух зайцев, я свернула в переулок и припарковалась у мусорного контейнера, молясь, чтобы соседи не догадались, что я намерена забраться в их заброшенную психбольницу. В пятидесятых правительство ее прикрыло, и в конце концов больницей завладела местная банда байкеров, они же соседи. Они называли себя «Бандитами» и не любили незваных гостей. В доказательство байкеры держали ротвейлеров.

Когда я подошла ближе, меня бросило в дрожь — и не только из-за ротвейлеров. Мне нравились больницы. В колледже по выходным я обожала бродить по заброшенным психиатрическим лечебницам. Призраки, которых я там встречала, были бодры, энергичны и полны жизни. В ироническом смысле, поскольку они были мертвы.

В этой же больнице обитал один из самых моих любимых сумасшедших. Жизнь Рокета — пока он еще не оставил мир живых — была загадочней Бермудского треугольника, но мне удалось выяснить, что его детство пришлось на годы Великой депрессии. Его сестра умерла в детстве от пылевой пневмонии, и хотя я никогда ее не встречала, он говорил, что она по-прежнему здесь, составляет ему компанию.

Рокет во многом походил на меня. У него тоже от рождения было предназначение, своя цель. Но никто не понял его дара. После смерти сестры родители сдали сына на попечение психиатрической больницы штата Нью-Мексико. Долгие годы непонимания, неправильного лечения да время от времени электрошоковой терапии — и от Рокета не осталось и доли того человека, которым он, по всей вероятности, был когда-то.

Во многом он напоминал сорокалетнего ребенка с банкой печенья, вот только его банкой стал обшарпанный, заколоченный наглухо дурдом, а печеньями — имена, бесчисленные имена тех, кто умер, которые он день за днем вырезал на стенах больницы. Последний архивариус. Едва ли святой Петр имел что-то против Рокета.

Вот разве что не дал карандаша.

У меня дух захватило от волнения. Я могла одним махом выяснить, жив ли еще Тедди, племянник Марка Уира (я скрестила пальцы), и спросить про Рейеса. Рокет мгновенно узнавал о каждом, кто умирал, и никогда не забывал имен. От объема информации, которую он постоянно держал в голове, здоровый человек тронулся бы умом — быть может, и на его характере это отразилось.

Двери и окна лечебницы давным-давно забили досками. Я крадучись обогнула здание, прислушалась, не раздастся ли цоканье собачьих коготков, и пролезла на животе в окно подвала, которое взламывала каждый раз, как приходила. В этой больнице меня еще не ловили — и хорошо, потому что в противном случае я, наверно, осталась бы без ноги или без руки, — но однажды все-таки попалась в заброшенной психушке неподалеку от Лас-Вегаса. Шериф меня арестовал. Может, я ошибаюсь, но, по-моему, именно тогда я впервые почувствовала слабость к мужчинам в форме. Шериф был чертовски сексуален. Он надел на меня наручники. С той минуты моя жизнь изменилась навсегда.

— Рокет! — позвала я, влетев головой в стол и споткнувшись о собственные ноги. Отряхнулась, включила светодиодный фонарик и направилась к лестнице. — Рокет, ты здесь?

На первом этаже никого не было. Я пересекла вестибюль, с изумлением рассматривая тысячи тысяч имен, вырезанных на оштукатуренных стенах, и поднялась по черной лестнице на второй этаж. Повсюду в беспорядке валялись брошенные книги и мебель. Большинство поверхностей испещряли граффити — следы бесчисленных вечеринок, которые годами устраивали в заброшенном здании, вероятно, задолго до того, как больницу облюбовали байкеры. Если верить надписям, выпуск 1983-го гулял до зари, а Патти Дженкинс была шлюхой.

Многообразие языков, на которых Рокет вырезал на стене имена, приводило меня в восхищение. Там были и хинди, и китайский, и арапахо, и фарси.

— Мисс Шарлотта, — с озорным смешком произнес у меня за спиной Рокет.

Я подскочила на месте и стремительно обернулась:

— Рокет, чертенок!

Ему нравится меня пугать, и поэтому, приезжая в больницу, я каждый раз притворяюсь, что буквально умираю от ужаса.

Он расхохотался во все горло и едва не задушил меня в объятиях. Габаритами Рокет напоминал помесь пушистого гризли и колобка. У него было детское лицо, веселый нрав, а в людях он видел только хорошее. И обожал ворчать. Я всегда жалела, что не знала его, когда он еще был жив, до того, как власть в буквальном смысле поджарила его мозг. Был ли он ангелом смерти, как я? Я точно знала, что при жизни он мог видеть призраки умерших.

Рокет отпустил меня и смешно нахмурился:

— Вы никогда не приходите меня проведать. Никогда.

— Никогда? — передразнила я.

— Никогда.

— Но ведь сейчас я здесь, верно?

Он угрюмо пожал плечами.

— К тому же мне каждый раз приходится держать ухо востро, чтобы не попасться ротвейлерам.

— Вы правы. У меня для вас столько имен. Просто уйма.

— У меня маловато времени…

— Нечего им здесь делать. Нет-нет-нет. Им надо уйти. — Рокет обожал поболтать и всегда сообщал мне имена тех, кто умер, но еще не ушел.

— Ты прав, дружище, но на этот раз у меня для тебя тоже есть имя.

Он умолк и растерянно посмотрел на меня: