И зря поклялся. Потому что, проснувшись утром, новоиспеченная супруга обнаружила, что муж ее исчез.

Дней десять его разыскивали: в городе, в окрестностях, в Остии — в порту и на кораблях. Нигде его не было.

Он объявился так же неожиданно, как исчез. Свежий, бодрый, веселый, без малейших следов попойки в глазах и без единого укуса или синяка на губе или на шее.

Отец его чуть не избил.

«Ты где шлялся, подлец?!»

А Кузнечик в ответ:

«Ты меня женил. И я решил совершить брачное путешествие».

«С кем, негодяй?!»

И Кузнечик:

«С моим другом, Проперцием».

А отец, сотрясаясь от гнева:

«Ты должен жить с женой! А не шататься с проклятыми поэтами!»

«Как скажешь, отец… Хорошо, отец… Будь по-твоему…», — покорно отвечал учтивый Кузнечик.

И стал жить с женой… Но так, как никто на моей памяти с женами не жил!

Вардий скорчил такую испуганную мину, что закашлялся. А кончив кашлять, с брезгливым выражением на лице продолжал:

— Он каждую ночь возвращался домой и ложился спать с супругой. Но пальцем ее не трогал и ей запрещал к себе прикасаться, словно от ночного кошмара в ужасе вскрикивая и будто от судороги выпрыгивая из постели, когда она случайно или нарочно до него дотрагивалась.

Ели они обособленно, потому что Кузнечик вдруг объявил, что не может смотреть на женщину, когда она ест или пьет.

Жена его сначала вздыхала и плакала. Потом принялась следить за ним, когда он выходил из дома. Но он в то время редко покидал свое жилище, сидел в саду или в кабинете и читал греческих поэтов, эпиков и лириков, трагиков или комедиографов. А, выйдя из дома, навещал обычно Проперция или его друзей, у которых случались, конечно, веселые застолья, но сугубо мужские; разве танцовщиц иногда приглашали, но с ними никогда не приапились. Когда Кузнечик после застолий возвращался домой, эта женщина — он ее только так называл: «эта женщина», так что скоро и мы стали звать ее Гекфемина и настоящее имя ее запамятовали, — устраивала ему сцены ревности с битьем посуды, с плачем и проклятиями, с призывом в свидетели рабов и соседей. Кузнечик же чуть ли не с нежностью смотрел на нее, и когда из соседних помещений появлялся отец — жили они под одной крышей, в доме с двумя атриями и с двумя отдельными входами, — Кузнечик радостно объявлял родителю: «Видишь, теперь мы — образцовая семейная пара».

Позже он напишет в своей «Науке»:

Жен мужья и жены мужей пусть ссорами гонят,

Словно меж ними в суде длится неконченый спор.

Это — супружества часть, в законном приданое браке…

И еще позже:

Чуть не мальчишкой меня на пустой, ничтожной женили

Женщине, и потому был кратковременным брак…

Действительно, жили они вместе месяца два или три. А после Гекфемина, «эта женщина», убежала к отцу-сенатору. И тот стал упрашивать Мессалу, чтобы он уговорил Кузнечика дать его дочери развод.

Кузнечика, как ты понимаешь, не надо было уговаривать. Он тотчас дал развод и собирался вернуть всё приданое. Но отец его, Апий, воспротивился: дескать, девица сама бежала от мужа, никаким притеснениям не подвергалась и даже девственности не лишилась, и если подать в суд, если исчислить, сколько посуды она перебила, сколько сковородок помяла ударами об пол, ну, и так далее… В суд не подали, и через некоторое время сенатор с Апием сошлись на возвращении лишь трети приданого.

Вардий встал с ложа и, заложив руки за спину, стал прохаживаться по купидестре: семь шагов в одну сторону, семь — в другую, чтобы не отдаляться от меня и чтобы я мог слышать.

XX. — С Тибуллом Кузнечик теперь не общался, — глядя себе под ноги, заговорил Гней Эдий. — Помнишь? Красавец-поэт, воспевавший некую Делию, о которой все гадали, существует она или не существует (см. 5, XV–XVI). Теперь он воспевал уже не Делию, а еще более таинственную и загадочную Немезиду. С Делией они, якобы, навсегда расстались… С Тибуллом Кузнечик, говорю, теперь не общался. И когда однажды я напрямую спросил моего друга, почему он избегает Тибулла, которым раньше так восторгался, Кузнечик солнечно улыбнулся и простодушно ответил:

«Два года назад, как ты помнишь, мы жили в доходном доме на Целии. А теперь отец арендовал дом на Эсквилине. Тибулл живет на Авентине. До него мне теперь далеко добираться. Поэтому я хожу к Проперцию, который живет в двух шагах от меня».

Такое вот лукавое объяснение… В «Науке» он потом напишет:

Я ненавижу, когда один лишь доволен в постели.

Вот почему для меня мальчик-любовник не мил

… К однополой любви Пелигн всегда относился, мягко говоря, с предубеждением.

Вардий остановился, с тревогой на меня глянул и сказал:

— Знаю, знаю, ты уже давно проголодался. Но потерпи еще немного, мой юный друг. Я еще должен рассказать тебе о Проперции.

XXI. — Стало быть, Проперций! — воскликнул Гней Эдий и снова принялся ходить туда-сюда. — Секст Проперций был на шесть лет старше нас. Родился он в Перузии — в год, когда божественный Юлий вернулся из Галлии и перешел Рубикон. Когда Сексту было восемь лет, его отец потерял часть земельных угодий, которые раздали солдатам. Когда Секст прибыл в Рим, я не знаю. Но в двадцать один год он опубликовал свою первую книгу, так называемое «Единокнижие». На следующий год его взял под свое крыло Гай Цильний Меценат.

Когда Пелигн вернулся из Греции, у Секста Проперция вышла вторая книга стихов. Меценат продолжал ему покровительствовать, и стихи его читали по всей Италии.

По сравнению с красавцем Тибуллом, внешности он был, я бы сказал, прямо-таки смешной. Лицо крючконосое, мелкоглазое, с впадинами вместо щек. Тело — как жреческий посох, длинное и наверху искривленное, ибо Секст сильно сутулился. К этому посоху крепились две длинные, узловатые жерди — его руки, локти у которых остро торчали в разные стороны, а огромные кисти, со вздувшимися венами, с кривыми пальцами и с круглыми ногтями болтались чуть ли не возле колен.

Вардий остановился, хихикнул и продолжал:

— Представь себе, у этого уродца была своя собственная амория, в которой он заправлял. Входили в нее, как и положено, девять человек, чтобы было удобно возлежать за столом. Но непременными членами были… Впрочем, не стану перечислять. Их имена тебе ни о чем не скажут.

Так вот, в эту аморию, в дом Секста Проперция на Эсквилине, повадился ходить наш Кузнечик. Часто захаживал, иногда возлежал за трапезой, но чаще, будто малый ребенок в древние времена, садился на стульчик в уголку триклиния и молча внимал рассказам, стихам, быстро приучив пировавших не обращать на себя внимание.

Некоторые умники теперь утверждают, что Кузнечик, дескать, бегал к Проперцию учиться поэзии, что однажды он якобы принес с собой палку и, вручив ее Сексту, сказал: «Я пришел к тебе, как Диоген к Антисфену: побей, — но выучи!»