– Хлопок – главное достояние Египта, – Вильмовский старался поддержать интересный для него разговор.

– Совершенно верно! Особенно со времен Мухаммада Али и Гражданской войны в Америке. Ради хлопка, чтобы можно было многократно орошать поля, возведена плотина в Асуане. Старой системы бассейнов, что известна с незапамятных времен, уже не хватает.

– А в чем состояла эта система?

– Долина Нила поделена поперечными каналами на прямоугольные поля разных размеров. От пустыни ее ограждал защитный вал. В период разлива реки вода текла по каналам на поля, заливая их на высоту 1—2 метра, и стояла пятьдесят дней. Затем она спадала, уходя тем путем в Нил, а на полях оседал плодородный ил.

– Интересно, а когда начинался разлив реки?

– Летом, она так и называется «Нили» – период разлива. Здесь он, этот период, начинается в июле, а на юге страны – на пятьдесят дней раньше. Праздник разлива отмечали радостно, громко, он походил на карнавал в Венеции. Наивысший подъем воды отмечался в сентябре, затем она постепенно опадала. Весь период разлива продолжался около ста дней.

– Это значит, что сейчас Нил должен быть мелким? – спросил Вильмовский.

– Верно, как раз с марта до июня уровень воды в реке бывает самым низким, – ответил Абер.

– А что бывает, если в какой-то год уровень Нила оказывается низким?

– Вот с таким явлением мы и имеем дело последние двенадцать лет. Раньше это означало бы голод. Веками здешние жители молились о 16 локтях подъема воды на ниломерах, ибо это было равносильно достатку. Если были 15, 14 локтей, в домах царили покой и радость. Когда прибор показывал 13 локтей, урожай был удовлетворителен, а 12 означали голод. Может, именно поэтому памятник Нилу представляет собой мужчину с шестнадцатью детьми[82]. Люди пытались помочь себе разными способами. До нас дошли разные оросительные сооружения: шадуфы, тамбуры, или архимедовы винты, сакийе…

– Но почему старой системы бассейнов перестало хватать? – возвратился к прежней теме Вильмовский.

– Мухаммад Али ввез в страну хлопок и сахарный тростник, а они требуют иного орошения. Хлопковый куст вообще не выносит разливов, ему необходим систематический полив.

– Теперь понимаю. Потребовалась новая искусственная система, связанная с плотиной в Асуане. В этом отношении Египет многим обязан англичанам.

– Можно было бы назвать новую систему заградительной. Да ведь не только в Асуане построены новые плотины. Есть они в Исане, Наг Хаммади, Асьюте… Они обеспечивают запас воды на целый год.

– Но из-за этого пропадает несомый Нилом плодородный ил…

– Это так, – согласился Абер. – Тем не менее, система плотин позволила расширить площадь пахотной земли, вырвать у пустыни многие гектары…

Смуга, до той поры занятый наблюдениями за отдыхающими дромадерами, почти не вслушивался в разговор. Сейчас его внимание привлекла шеренга шадуфов. Все они выглядели одинаково. На конце длинной жерди висела веревка с ведром либо корзиной из лыка. Другой конец жерди держал человек, терпеливо набиравший волу с поля, расположенного ниже, и переливал ее выше, где у следующего шадуфа стоял другой феллах.

– Они похожи на стаю журавлей, – заметил Вильмовский.

– А мы в Польше так похожие колодцы и называем, – вступил в разговор Смуга.

– Это самый простой, ручной способ орошения. Очевидно, это очень бедная деревня, – объяснил Абер. – Феллахи ухитряются таким способом заливать водой полтора феддана[83]в сутки.

– А вот там, видишь? – спросил у Вильмовского Смуга. – Это сакийя!

– В самом деле, – улыбнулся Вильмовский. – Корова ходит по кругу.

– Не корова, а буйвол, – в свою очередь рассмеялся Смуга.

– Он ходит по кругу с завязанными глазами, чтобы не одуреть от этой монотонной ходьбы.

– Давай подойдем поближе, – предложил Смуга, – там столько детей.

Действительно, около сакийи их крутилось множество. Некоторые подстегивали животное, чтобы оно не останавливалось. Привязанный к дышлу буйвол терпеливо отмеривал шаг за шагом, пуская в движение огромное деревянное колесо с прикрепленными к ободу глиняными либо кожаными ведрами, которые черпали воду из канала и разливали ее по желобам, распределяющим воду по всему полю. Монотонному одуряющему скрипу водоворота вторило детское пение.

– Вы понимаете, о чем они поют? – спросил Абер.

– Наверное, о трудном и скучном деревенском житье, – внезапно погрустнел Вильмовский, ему вспомнились убогие польские деревни.

– Вовсе нет! Они поют о красоте жизни, о радости труда. Правда, припев весьма прозаический.

Приди, приди моя овечка, Пусть будет полным кошелек.

– Да, это так важно – уметь радоваться тому, кто ты есть и чем занимаешься, – произнес Смуга.

– Здесь перед вами самое распространенное оросительное устройство. Во всем Египте вдоль Нила расположено более пятидесяти тысяч сакий или похожих на них архимедовых винтов.

Стоянка подошла к концу. Караван миновал выросшее среди полей хозяйство, называемое здесь эзба. Пересек прелестный пальмовый лесок, проехал по аллее акаций и сикомор. Вдали был по-прежнему виден Нил, все меньшими казались пальмы, лиловые в сиянии солнца, завершавшиеся букетами из листьев.

Дорога вилась среди каменистых холмов, все реже попадались участки зелени, под копытами верблюдов хрустел песок. Караван вошел в глубокое ущелье, по обе стороны вздымались крутые изрезанные золотисто-рыжие скалы из известняка. Горячий ветер обжигал лица, нес по долине клубы белой пыли пустыни. Незадолго до наступления сумерек они остановились, чтобы отдохнуть. Следующую стоянку устроили лишь в поддень следующего дня, переждав зной в тени песчаного ущелья. Абер решил забраться наверх, чтобы в последний раз окинуть взглядом Нил, его плодородные берега. Вильмовский, неважно себя чувствующий, остался внизу. С Абером отправились Смуга и молоденький пятнадцатилетний погонщик верблюдов. Они упорно взбирались в гору по крутой, узкой тропинке, временами превращавшейся в плоскую песчаную дорожку. Местами она была укрыта тенью, местами плавилась под солнечными лучами. Они вышли на полянку, покрытую горячим от жара песком.

Из-под ног выбежала ящерица. В ту же секунду из песка появилось нечто красно-коричневое, на лету перехватившее зверька и скрывшееся среди камней.

– Сахбан[84], – пронзительно выкрикнул молодой араб и продолжал кричать душераздирающим страшным голосом… Смуга заметил еще одну крапчатую тень и выстрелил. Он попал и добил гадюку каблуком. Затем Смуга повернулся к ужаленному мальчишке. Тот сидел, прислонившись спиной к скале и рыдал.