– Тряхнем стариной, Узьминична, – зовет ее Чипыжов. – Запиши меня на кадриль.

Узьминична и рада, что с нее взять, кокетка. Главный график аккуратно, словно боясь поломать, крутит бабку влево и вправо – глаза ее горят из-под огромных ресниц, и она совершенно спокойно танцует все фигуры. Blondy Vladdy! Эх, понеслась душа в рай, еще и кавалера загонит.

Не загнала. Чипыжов остался цел и невредим и после пирушки подбросил меня до метро.

– Ты замужем? – поинтересовался он с самой беспечной интонацией, выруливая по темным проулкам на Садовую-Триумфальную.

Такого вопроса я ждала, поэтому ответ придумала заранее.

– Я очень прожорливая, – сказала я Чипыжову. – Очень. Как гусеница. Вы меня не прокормите.

После Нового года Корольков решил кинуть нам кость.

– Выделяю на всех семьсот долларов за успех нашего издательства на книжной ярмарке, – объявил он торжественно. – Книжки-вырезалки разошлись за три дня! Вы – трудовой коллектив, вот соберитесь и решайте, кому сколько, а потом доложите.

Это была не самая блестящая идея. Трудовой коллектив – Косая, Узьминична, Слава Сорока, Чипыжов, подчиненные ему верстальщики и редактриса, а также я, бедная Золушка, – уселись в конце рабочего дня за длинный директорский стол и начали делить добычу.

– Ну? – сказала Узьминична. – Поровну или по-братски?

– Чего это вдруг поровну? – ринулся в бой Чипыжов. – Я, между прочим, этим проектом руководил. А некоторые и палец о палец не ударили, – он посмотрел на меня.

– А я с регионами работаю, – ввернула Косая. – У нас основные продажи где?

– Лариса вообще-то каталась по Москве целыми днями…

– Я не виновата, что у меня нет лишних денег на взятку ГИБДД. А вы-то что делали?

– А кто этих кукол, по-твоему, нарисовал, а? – сказал главный график.

– А кто обтравливал? – взвились верстальщики. – По сто двадцать картинок на книжку! Это ж взбеситься можно, рука отсохнет, пока сделаешь.

– А кто в типографию мотался? Видели, какие были цветопробы? Лица серо-буро-малиновые! Если бы я брак тогда не отловил, весь тираж к чертям, никто ни одной книжонки не купил бы. А это вообще не моя работа! – сказал Сорока.

– Самое главное – предыстория. Если бы я не придумал пять лет назад печатать эти дурацкие вырезалки, вообще ни хрена б вы тут не сидели. – Градус беседы повысился, тон становился все резче.

Узьминичне такое не понравилось.

– Геночка, вы не правы, – ответила она Чипыжову. – Таких придумщиков у нас целый Полиграф. Если делать некому, то все свои придумки в задницу себе засуньте.

Обычная картина: никто друг без друга не может, и каждый при этом считает, что главное сделал он. Чем все заканчивается? После часа словопрений римского сената самая активная баба (в нашем случае Косая) пишет список, несет его барину, тот говорит – угу – и делит по-своему. И никому не говорит – мол, я переделил. Через два дня появляется ведомость – все молча получают, пар уже выпущен. Мудрый, собака, мудрый барин.

Иногда после работы я гуляю. Мой любимый маршрут – до метро «Проспект Мира». У Каретного перейти Садовое кольцо – и на север по недолгой шумной Долгоруковской. В советское время она называлась Каляевской. Сто лет назад эсер бросил самодельную бомбу под коляску московского генерал-губернатора великого князя Сергея Александровича. Князя разорвало взрывом в клочья – в честь Каляева назвали улицу. Если взглянуть направо, видно, как среди домов маячит, стремится к небу палка черной, словно обгорелой колокольни Николая Чудотворца. В храме студия «Союзмультфильм» рисует мультики, а раньше люди шли к иконе с чудесами.

Потом по заснеженной Селезневке, мимо пожарной каланчи с тонким и легким шпилем – верхушка его, раздваиваясь, образует подобие тиары, – мимо Селезневских бань, прудика Андроповской ямы, магазинов для толстых людей… Это крюк, петля, но я сворачиваю на Достоевского – там, в больнице, работал его отец. Все дома – желтого цвета, службы и корпуса. Есть виварий. Когда прохожу мимо, мне всегда кажется, что они воют.

Вот памятник Достоевскому работы Меркурова – 1918 года. Раньше стоял на Цветном бульваре, в 1936-м перенесли сюда, в начало улицы Достоевского. По легенде, Меркуров ваял его с Вертинского – та же театрально-картинная, с воздетыми руками поза…

Из петли – снова в сторону проспекта; я почти в той же точке, только с другой стороны от театра; Самотека, зыбучие пески, дома на подземной реке, проседают, – и не могут открыть метро, и возносится пентаграммой Театр, вечером страшно между огромных колонн, подсвеченных, колоссальных, никакой с ним Казанский собор не сравнится – столько жути повисло в мертвых пустотах между его капителей…

В парке Советской Армии – красноармеец, печальный, как Вещий Олег, ногой попирающий череп: во взгляде покорность судьбе. Все предопределено…

А что лучи колосса-театра показывали на пять московских вокзалов – неправда: во время войны был замаскирован под церковь.

А что до него здесь была церковь – тоже неправда: была, во имя Иоанна-воина, но только не там, а где сейчас гостиница ЦДСА.

Институт благородных девиц – Екатерининский дворец. Раньше заседали масонские ложи – теперь музей Российской Армии и дом культуры. В клубе – бальные танцы, детская студия. Освещенный танцзал – окна первого этажа; припасть к стеклу и смотреть, и смотреть, как медленно – через счет – кружатся пары. Белые пышные платья… Новогодняя сказка.

Сгоревший летний театр. Будочка бывшей читальни – теперь картежно-шахматный клуб.

Правее – железобетонный остов бывшего кафе, вверху прочитывается надпись: «…илия». Илия пророк все уволок.

Лодочная станция.

Летняя эстрада, танцплощадка, которую бальники называют «сковородка». Рабочие валят деревья. Ресторан. Светомузыка.

Из парка – в боковую калитку. Уголок Дурова. Кто из великих сказал: «Цирк – это дьявол»?

Рядом конюшни, церковь с черными куполами, храм Троицы Живоначальной в Троицкой слободе, в нем – оркестр Вероники Дударовой. Репетируют Шнитке. Дзынь! – ударяют литавры. На espressivo и sforzando c крыши с карканьем взлетает стая ворон.

За Самотекой – проулками до гигантской бетонной таблетки Олимпийского – на него не смотреть, про накладные не думать, любоваться бирюзой синагоги и зубцами псевдоготического дома Нирнзее, теперь там билетные кассы спорткомплекса; пересечь площадь с уличным книжным торгом, посреди нее церковь Филиппа Митрополита, возведенная на месте встречи мощей задушенного по приказу Ивана Грозного святителя митрополита Московского, перенесенных из Соловецкой обители. Светло-желтое, с мозаиками, здание церкви считается неудачей: шайба на шайбе на шайбе, несоразмерно убывают объемы, – а мне кажется, есть в этой неправильности что-то трогательное, как в произведениях наивного искусства. Затем миновать офисный комплекс, «Мак-доналдс», окутанный шлейфом горелого масла, двухэтажный особняк с художественной галереей и конёнковскими атлантами под эркером…. Я почти дошла до метро. Прохожу турникеты, спускаюсь по эскалатору. Следующая станция – «Сухаревская». На «букашке» по Садовому этот отрезок занял бы десять минут. Мой крюк – равен часу.