— Господин Люс, на мое имя поступила жалоба редактора Ленца с требованием привлечь вас к ответственности.

— Я уже читал об этом в утренних газетах, — устало ответил Люс. — Я к вашим услугам.

— К моим услугам, — задумчиво повторил Берг, — ну что же, пусть так. Что вы можете сказать о заявлении редактора Ленца?

— Это ложь.

— Кому выгодна эта ложь? Вы знакомы с редактором Ленцем?

— Нет.

— Ленц утверждает, что вы знакомы.

— Он мог знать меня. Я его не знаю.

— Где он мог видеть вас?

— Я не иголка в стоге сена, — Люс пожал плечами. — Мы могли видеться на фестивалях, приемах…

— Когда и зачем ваш человек передал ему пленку?

— Какой человек? Что за ерунда! Допросите моих помощников… Какая пленка?!

— Вы сейчас работаете над фильмом?

— Это известно из газет, господин прокурор.

— Я в данном случае не читатель, господин Люс, я должностное лицо, ведущее расследование. Итак, над чем вы сейчас работаете?

— Я снимаю картину, которая называется «Берлин остается Берлином». Такой ответ вас устраивает?

Берг посмотрел на Люса из-под толстых стекол своих диоптрических очков и сказал:

— Вполне. В каком качестве вы выступаете в вашем новом фильме?

— Я выступаю в моем новом фильме в качестве автора.

— Что есть понятие «автор фильма»? Автор фильма — это сценарист?

— В фильме «Берлин остается Берлином» я выступаю как сценарист, режиссер, оператор и автор музыки.

— Теперь мне все ясно, господин Люс, благодарю вас. На каком этапе сейчас работа над фильмом?

— На заключительном.

— Вы знаете всех ваших сотрудников?

— Да.

— Что вы делали девятнадцатого августа?

— Снимал. На улицах. Да, да, именно на тех, которые были показаны по телевидению Ленцем. Я снимал в тот день те же самые объекты, которые показал телезрителям Ленц.

— Когда вы познакомились с Кочевым?

— С этим болгарином? Я его в глаза не видел!

— Вы допускаете мысль, что кто-то из ваших сотрудников мог привлечь его к съемкам?

— Надо запросить план работ того дня, господин прокурор. Я не могу сейчас сказать со всей определенностью, вели мы тогда хроникальные съемки скрытой камерой или же ассистенты организовывали открытую массовку…

— Что значит «скрытая камера»?

— Это такая камера, которую не должны видеть люди, чтобы они были естественны… многие цепенеют перед объективом или микрофоном…

— Такой метод уже практиковался в мировом кинематографе?

— Сотни раз.

— Могли бы вы определить по отснятому материалу, ваши это кадры или нет.

— Думаю, смог бы… Погодите, господин прокурор! Пусть сделают химический анализ той пленки, которую Ленц показывал на телевидении, и моей. Идиот, как я об этом не подумал раньше!

— Об этом мы подумали. Этим сейчас занимаются эксперты в фирме АЭГ. У вас нет отвода против фирмы?

— Отвод? Почему я должен давать отвод фирме?!

— Я могу считать эти слова официальным согласием на экспертизу пленки, показанной на ТВ, фирмой АЭГ?

— Да.

— Я прочитаю, какие вопросы я поставил перед экспертами, господин Люс. Меня интересует, идентична ли пленка, на которой работаете вы, с пленкой, арестованной мною на ТВ. Меня интересует, идентична ли проявка и обработка этих пленок — вашей, которую мы изъяли в вашем ателье, и той, которая арестована нами. Меня интересует, наконец, является ли пленка, арестованная на ТВ, той самой пленкой, которая была девятнадцатого заряжена в вашем киноаппарате. Вы ничего не хотите добавить?

— Нет. Вопросы абсолютно точны.

— Хорошо. Они должны ко мне сейчас позвонить, поэтому мы отвлечемся от дел Ленца и вернемся к другой трагедии… к гибели Дорнброка… Вот что меня интересует, господин Люс: у вас в доме был яд?

— У меня маленькие дети… Как же я могу держать дома яд?

— Этот ваш ответ меня не устраивает. Я хочу точного ответа. У вас в доме был яд?

— Нет.

— Вы настаиваете на этом утверждении?

— Да.

— Вы лжете. Порошок с ядом обнаружен мною и вашем доме.

— Повторяю еще раз: в моем доме никогда не было яда!

— В спальне, в ларчике, который был заперт, лежал порошок с ядом. Вот фотография ларчика… Ручная работа, семнадцатый век.

— Это ларчик жены… Это не мой ларец…

— Вы что, в разводе с женой?

— Я? Нет. Почему?

— Это я хочу спросить почему. Вы не в разводе, следовательно, имущество у вас общее. Как же вы можете говорить, что это не ваш ларчик?

— Я не говорил так… Я сказал, что… Да, простите, это может показаться подлостью… Если можно, сотрите эту часть беседы…

— Увы, это не беседа… Это допрос. Итак?

— Да, это наш… Это мой ларчик.

— Но о том, что там лежал яд, вы не знали?

— Я не знаю, как мне отвечать, чтобы не выглядеть мерзавцем, — растерянно сказал Люс.

— А вы отвечайте правду.

— Вы убеждены, что правдивые показания — это панацея от мерзости?

— Мы уклоняемся от темы беседы, господин Люс. Впрочем, если бы я считал вас настоящим врагом, то вам бы не помогла ни ложь и ни правда, — впервые за весь разговор Берг очень внимательно посмотрел на Люса, и какое-то подобие улыбки промелькнуло на его лице. — У вас очень плохие отношения с женой?

— Мы любим друг друга, но эта любовь порой хуже ненависти…

— Причина?

— Она — женщина, я — мужчина. Она любит дом и создана для дома, семьи, а я не могу без толпы, без шума, друзей, увлечений, поездок…

— Понимаю… Ваши ссоры носили драматический характер?

— Да.

— Причина? Ревность, отсутствие денег?

— Все вместе. Хотя о моих финансовых затруднениях она ничего не знала… Я старался не посвящать ее в эти дела.

— Как у вас сейчас с деньгами?

— Плохо, как всегда…

— Дорнброк погиб от такого же яда, который обнаружен в вашем доме…

— Ларчик был заперт?

— В общем-то, я должен был задать вам этот вопрос, господин Люс… Запирали вы ларчик или он обычно стоял открытым?.. Да, ларчик был заперт. Я получил данные экспертизы из морга только что, это всегда занимает много времени… Поэтому сегодня мне необходимо знать то, что вчера казалось второстепенным… Кельнер, которого я допросил, кельнер из «Эврики», отказался подтвердить под присягой, что именно вы были у него всю ночь с двух и до половины шестого… Он, знаете ли, не очень-то рассматривает хронику киноискусства в иллюстрированных журналах. Поэтому он не обязан знать вас в лицо… Вы не носите очков?