По мере того как ее принтер извергал из себя ярлычки для пробирок, компьютер давал инструкции «прикрепить ярлычок A к красной пробирке» и т. д. Ладно, мы знаем, что ошибки случаются, но досадно видеть, как семь лет учебы и двадцать лет профессиональной практики заканчиваются выставлением галочек в окошечках. Если верить Адитья Чакраборти из газеты Guardian, в ближайшем будущем утрата служащими своей автономии будет только усиливаться из-за влияния технологий и аутсорсинга работ, требующих знаний. Ссылаясь на Филипа Брауна – ученого, которого я цитировал в первой главе, Чакраборти рисует тягостную картину: «Если вы банковский управляющий, у вас намного меньше личных возможностей, чем имели в 1980-х ваши предшественники. Если вы банковский служащий, то все они сейчас работают по шаблону… высокопоставленный сотрудник банка, который раньше принимал решения о выдаче кредитов, обнаруживает, что он со всем своим опытом сегодня вытесняется кредитным контроллером – „компьютерной программой, которая автоматически оценивает заявку на кредит по специальным критериям“. Браун и его коллеги говорят, что в будущем „разрешение думать“ будет даваться лишь 10–15 % работников. Остальным придется просто реализовывать их решения… представьте себе контакт-центры вместо традиционных офисов, и вы поймете, к чему все идет».

Если утрата автономии – одна из причин потери вовлеченности, то утрата доверия – другая. Как мы видели во второй главе, если работники чувствуют себя уверенными и довольными, производительность неизбежно растет. При этом проведенное в 2010 году исследование показало: 53 % сотрудников ощущают, что их начальник не обращается с ними как с равными ему специалистами, а 37 % заявили, что босс «выбросил их за борт, чтобы спасались как умеют»[70].

Любопытно, что в обзорах вовлеченности сотрудников не учитывается их отношение к обучению и развитию – просто потому, что их об этом никто не спрашивает.

Опросы относительно вовлеченности часто отводят главное место целям работы, доверию работника, обратной связи с начальством и его поддержке, восприятию ценностей компании, качеству отношений в коллективе, но практически никогда не касаются того, считает ли работник, что он учится и развивает свою личность. Как мы увидим, вовлеченность учащихся тоже мало кого волнует, но почти все подобные опросы студентов показывают, по крайней мере, что они признают важность обучения.

Почему же обучение не считается фактором, влияющим на вовлеченность работников? Может ли быть, что мы столь многому учимся на работе автоматически – неформально, путем наблюдения и постижения, – что просто этого не замечаем и потому недооцениваем? Что, если формальное обучение, которое мы получаем по образцу школьного и которое почти всегда считается «скучным», сделало роль обучения такой неприглядной? Или работодатели считают, что знаниями и опытом своих работников надо просто пользоваться, а не наращивать их?

Какими бы ни были причины, когда мы смотрим на успешные компании, создавшие инновационную обучающую среду, становится очевидным, что условия обучения – это одновременно мощный стимул к деятельности и важный фактор удержания хороших сотрудников. Работодатели игнорируют связь между обучением и вовлеченностью себе во вред.

Степень вовлеченности обучающихся в школах ничем не выше степени вовлеченности сотрудников компаний. Вовлеченность учащихся – или, скорее, ее отсутствие – в школах и университетах является, возможно, самой большой заботой преподавателей. Статистика печальна:

• 98 % американских школьников испытывают в школе скуку, пусть даже и не все время; 2/3 испытывают ее каждый день; 17 % заявили, что им скучно на всех уроках[71].

• 10 % английских учащихся заявили, что «ненавидят» школу[72].

• Количество английских подростков в возрасте 14–16 лет, называющих себя «не вовлеченными», колеблется в пределах 20–23 %. Эти ученики в основном мальчики, белые и из малоимущих семей, а еще они чаще всех прогуливают[73].

• Вовлеченность постепенно снижается. В Канаде 82 % учеников 5-х классов интеллектуально вовлечены в школьное обучение. К 11-му классу их количество снижается вдвое. Интерес и мотивация к учебе в канадских школах есть только у 31 % учеников[74].

• Каждый год школу бросает один из четырех учащихся средней школы в США. 80 % американских учащихся не понимают, как школа способствует их обучению, а 60 % ходят в школу не для того, чтобы учиться[75].

Какой бы тягостной ни была статистика, лично я нахожу более тревожными скрывающиеся за ней ценности и устремления. Спорим, что родитель, столкнувшийся с этими цифрами, скорее всего, отреагирует на них так: «И что дальше?»

Будучи человеком, который стремится привить своим студентам интерес к учебе, я никогда не перестаю удивляться ожиданиям взрослых – мы как будто уже не ждем, чтобы ученикам было в школе интересно, только бы получали нормальные оценки и не попадали в истории.

Пытаясь компенсировать эту нехватку устремлений, профессор Мик Уотерс, бывший директор по учебным программам Управления по аттестации и учебным программам правительства Великобритании, однажды сказал мне: «Слишком многим из нас кажется, что учеба – это как холодный душ: если не вредит, так и не приносит никакой пользы».

Настоящая проблема вовлеченности учеников на социальном уровне состоит в том, что явно «выключенные» – лишь верхушка айсберга. Много учащихся попадает в категорию, которую один британский учитель назвал «дети-радиаторы» (не делают ничего, просто греют помещение); других же называют «успевающие, но не вовлеченные» – они получают хорошие оценки, но не вкладывают в свою учебу никаких эмоций.

Вовлеченные ученики разбросаны по миру неравномерно. В странах вроде Англии и США, где озабоченность по поводу «международной конкурентоспособности» привела к тому, что все решают оценки стандартизированных государственных экзаменов, вовлеченность сильно упала. Здесь дети воспринимают школы не как места, где совершаются открытия, а как фабрики экзаменов.