принимая судьбу, сыгравшую с ней такую странную шутку. – И неоднократно, если вопрос об этом. Но сейчас я, кажется, кончу от одной только мысли, с кем провела прошедшую ночь.

– А про эту что скажешь? – спросил он, отпуская гнев.

– Я вся в предвкушении! – снова рассмеялась Кира, не столько потому, что ей и в самом деле было смешно, сколько потому, что хотела успокоить Якова, история которого начинала ее не на шутку интриговать. – И да, Яша, надеюсь, я снова стану кричать! Ведь ты это имел в виду? – нарочито клекотнула она горлом. – Я буду говорить тебе: «да, каперанг», «еще, каперанг» «и вот здесь, каперанг», «и еще здесь, здесь и здесь!» И «да, вот так, каперанг!» «Так. Да, да, да…»

– Вообще-то, я тогда был уже адмиралом, – усмехнулся Львов и, как бы извиняясь перед Кирой, пожал плечами.

– Что, серьезно? – переспросила Кира, начиная получать удовольствие от той нелепицы, в которую оказалась вовлечена.

– Серьезно, – кивнул мужчина. – Серьезней некуда. Контр-адмирал.

– Ну, значит, «да, адмирал» и «нет, адмирал», – хохотнула вконец развеселившаяся Кира. – «Я сказала, нет, адмирал!» и «Не так, адмирал!», «И не надейтесь, адмирал! Я девушка честная и на такое не подписывалась! А за такое вообще от церкви отлучают!»

– Ты сумасшедшая! – улыбнулся Яков, окончательно отпуская «нерв». – Еще слово, командир, и все случится прямо здесь, прямо сейчас, перед портретом моего великого предка, или ты этого и добиваешься?

– Да нет! – покачала она головой. – Мне военно-полевых условий и на озере хватило. Давай все-таки сделаем это как-нибудь иначе. Я бы сказала, цивилизованно. Как считаешь?

Курбский не возражал, и, не успев даже толком отдышаться, Кира попала в ванную комнату. Впрочем, не так. Сначала было некое быстрое обсуждение проблемы, вернее нескольких мелких и, в сущности, второстепенных проблем, возникших, что называется, по ходу дела, но, в конце концов, для их решения был кликнут кто-то из слуг. А слуги в доме, как успела заметить Кира, все как один были стариками и старушками, что было вполне логично, учитывая, что на дворе война, и всех, кого можно и нельзя, успели «подмести».

«Как там у Гумилева?» – задумалась вдруг Кира, на мгновение выпадая из обсуждения животрепещущих вопросов гигиены.

Как ни странно, вспомнилось не новое, а старое, но стихи полковника хуже от этого не стали:

Как собака на цепи тяжелой,

Тявкает за лесом пулемет,

И жужжат шрапнели, словно пчелы,

Собирая ярко-красный мед[38]…

– Кира! – окликнул ее Яков, заметив, видно, обращенный в себя взгляд своей спутницы.

– Извини, – покачала она головой, – возвращаясь к «актуальным вопросам бытия», – всякая ересь в голову лезет. Наверное, уровень алкоголя в крови упал ниже положенного…

Удивительно, но Яков ее понял. Обнял коротко, притянув на мгновение к себе, поцеловал в волосы.

– Иди уж, философ! Все вопросы решены!

* * *

Ванная комната была огромной, размером со среднюю гостиную в тех домах, где Кире приходилось обычно бывать, и оформлена с немыслимой роскошью: с росписями по высокому куполу потолка, огромной бронзовой ванной с посеребренными, а возможно, и серебряными, кранами, с венецианскими зеркалами в человеческий рост, мраморными наборными полами и рифлеными полуколоннами из белого мрамора вдоль стен.

«Art nouveau[39], - усмехнулась Кира, рассматривая подробности. – И ведь не подделка какая-нибудь, прости господи… Наверняка подлинник, конец прошлого века, и все такое!»

Плавные, текучие, асимметричные линии, волнообразные поверхности со стилизованными растительными орнаментами; изящество, доходящее до вычурности, но не переходящее незримой границы, за которой начинается отсутствие вкуса.

«Будь я проклята, если это не Шагал![40] – „ужаснулась“ Кира, рассмотрев витражи в двух округлых окнах, напоминающих своей формой восьмерки. – А это, стало быть, Гауди[41]», – остановила она взгляд на массивных полукреслах и приземистом столике между ними.

Резное полированное дерево темно-коричневых тонов и безумный дизайн мягких линий.

Очень красиво, необычно и волнующе притягательно, и все-таки главным здесь и сейчас – во всяком случае, для штабскапитана Амелиной – было то, что трубы в этой ванной комнате демонстрировали пристойный напор, и горячей воды оказалось сколько душе угодно. Выбор туалетных принадлежностей, шампуней и мыла был, правда, небогат – это как раз и являлось наряду с банным халатом одним из пунктов обсуждения накоротке, но Кира и о такой роскоши забыла мечтать. При ее-то скромных потребностях и того, что нашлось, оказалось в избыток.

По-хорошему, следовало бы напустить в ванну воды и залечь с папироской и бокалом шампанского – ведь должно же быть во дворце Курбских пристойное шампанское? – лежать в ароматной пене, пуская кольца табачного дыма, и грезить наяву про то, как хорошо было прошедшей ночью и как здорово будет, когда это повторится нынешней. А про «тандерболты» и прочие «нортропы» с «бостонами» хотелось хоть ненадолго забыть. Стереть их из памяти, чтоб не мешали быть женщиной, потому как, ну какая из комэска фемина? Анатомически – бесспорно, но вот по существу – это вряд ли.

Подумав над этим, Кира решила, что никуда не торопится, даже, как ни странно, в постель. Бог с ними, с «пирогами»! А поспешность хороша только при ловле блох. Остановившись на этом пункте, Кира отвернула краны, пустив в медную ванну изящных очертаний тугую струю горячей воды, и наконец разделась, аккуратно сложив военную форму на одном из полукресел. Мундир ей еще пригодится, хотя, по-видимому, не сегодня и не завтра, а тогда, когда сказка подойдет к концу, и «Золушка» вернется из волшебной страны к будням родных имперских ВВС.

– Полежи пока здесь, – сказала она вслух, – подожди.

В неспешном времяпрепровождении наедине с самим собой есть своя прелесть. Делаешь что хочешь, блажишь, как в голову придет. Кира подошла к разожженному камину, постояла секунду, с наслаждением впитывая обнаженной кожей тепло живого огня. Потом взяла с полки оставленную для нее пачку папирос, закурила неторопливо и, мазнув взглядом по вешалке, где ее дожидался великолепный банный халат – мужской за неимением в доме женской одежды, – подошла к ванне. Над горячей водой поднимался пар.

«Соблазн велик, – подумала она, пыхнув папиросой. – Всего пять минут…»

– Или десять, – сказала вслух, привыкая к идее.

Усмехнулась своим собственным словам и потянулась к графинчику, приготовленному заботливой рукой на столике, вплотную придвинутом к ванне. Там в необязательном порядке расположились хрустальная пепельница, графин с коньяком, – до шампанского никто почему-то не додумался, – высокая рюмка, еще одна пачка папирос и коробок спичек.

«Богато жить не запретишь!»

Кира налила себе коньяку, выпила и, вполне прочувствовав аромат и вкус благородного напитка, наполнила рюмку по