– А куда ее везут?

– В Петровский дворец. Прямиком из баржи на Москве-реке.

– А что, господин хороший, в нетрезвом виде, верно? – спросил артельщик.

– Да уж водки не жалеют! – Василий Иванович наклонился, спросил обеспокоенно: – Что случилось, Надежда Ивановна? Почему здесь сидите?

– Каблук сломала, – вздохнула Наденька. – Надо же такое невезенье. Это – наш друг Иван Платонович Каляев.

– Ваня, – скромно уточнил Каляев, с поклоном пожимая протянутую руку.

– И моя верная Феничка.

– Наслышан, рад познакомиться, – улыбнулся Василий Иванович. – Ну и коса у тебя, Феничка! Можно потрогать?

– Трогайте, если желательно, – чуть зарумянившись, согласилась Феничка.

– Коса – девичья краса, – сказал НемировичДанченко, осторожно взвесив на руке Феничкину косу.

– Готово, барышня! – Откуда-то появился сияющий Николка с туфелькой в руке. – Извольте примерить.

– Как новенькая, – Надя притопнула каблучком. – Спасибо тебе, Николка.

– Чудо-юдо ты пропустил, Николка, – сказал отец. – Рыбину провезли пудов на сто с гаком.

– Где? – встрепенулся Николка.

– Вон, к Трухмальной подъезжают. Поспеешь еще.

Николка тут же сорвался с места, помчавшись вослед обозу. Артельщик решительно отказался от предложенной платы, но перед дюжиной пива не устоял:

– Это с нашим удовольствием. Спасибо, барин.

– Куда направляетесь? – спросил Василий Иванович, рассчитавшись с артельщиком. – Может, вместе пойдем? Меня волостные старшины на обед пригласили. Вам, коллега, было бы весьма полезно с ними познакомиться.

– С огромным удовольствием, Василий Иванович!

Представители волостей России были размещены в театре Корша – любимом театре москвичей. Повсюду, даже в гардеробе одна к одной стояли простые железные койки, застеленные байковыми солдатскими одеялами. А столовая размещалась в зрительном зале: волостных старшин кормили бесплатно два раза в день обедом из двух блюд, к которому полагался стакан водки, а пива и чаю – сколько душа запросит. Степенные, аккуратные мужики сидели все вместе, плечом к плечу – вятские и таврические, иркутские и смоленские, русские и нерусские: черноусые причерноморские греки, рыжеватые, крепкие – один в один, как желуди, – немцы, рослые латыши и литовцы, светловолосые худощавые белорусы, поляки и русины, болгары и сербы, румыны, венгры, молдаване. Здесь были те из подданных России, кто исповедовал христианство: представители иных конфессий размещались отдельно.

– Хлеб да соль! – сказал Василий Иванович, поклонившись общему столу.

– Сделайте милость откушать с нами, господа хорошие.

Дружно потеснились, сдвигая оловянные миски. Кто-то помоложе мигом принес чистые приборы для незваных гостей.

– Ласкава просимо! – пригласил старый, заросший белой до желтизны бородой белорус.

– Здесь следует слушать, – тихо объяснил Наденьке бывалый корреспондент. – Отвечать, только если спросят.

Им тут же наложили по полной миске густых щей, поднесли по стакану водки. От водки молодежь, поблагодарив, отказалась, а Немирович-Данченко со вкусом употребил свою порцию в два приема.

На них деликатно не обращали внимания, чтобы не смущать, продолжая степенный хозяйственный разговор.

– Три десятины, а маю с них четырех коней, трех коров, овец десятка два.

– И все – с трех десятин?

– Да вот-те крест!

– Да что ж за земля у вас такая?

– А такая, что хоть на хлебушек ее мажь. При деде родила, при отце родила, при мне родит и при внуках моих родить будет.

– Чудеса прямо! У меня – я сам вятский буду – восемь десятин наделу, а боле одного коня да коровки поднять не могу.

– Надо правильный севооборот, – с немецким акцентом сказали через стол. – Земля отдыхать должна. Хлеб убрал, клевер посеял. А еще можно – горох или люпин.

– Чего?

– Цветок такой. Синий. Земле хорошо помогает. Потом скосишь, скотине скормишь.

– Скотину цветком не накормишь…

– Барышня, – вдруг, собравшись с духом, обратился к Наде немолодой рослый мужик. – Очень извиняюсь, конечно. Мир наказал блюдо резное для государя императора купить. Девятьсот шестьдесят восемь рубликов собрали. Вы, по всему видать, благородная, магазины знаете. А я в Москве как в звонком лесу, ей-Богу! – Мужик широко перекрестился. – Одни дятлы кругом стучат.

– С большим удовольствием вам помогу, – обрадовалась Наденька. – Прямо после обеда и пойдем на Кузнецкий, если вы, конечно, не заняты.

– Вот спасибо, барышня, вот спасибо, вот уважила! – обрадовался волостной представитель.

– А деньги у тебя, дяденька, не стащат? – обеспокоенно спросила Феничка. – В Москве народ шустрый.

– Так мои капиталы вона где! – Мужик звучно хлопнул ладонью по голенищу. – А сапог я только в магазине и сыму, когда барышня укажет, чего покупать.

Они хлебали щи старательно, выскребав миски до дна, чтобы не обижать добродушных хозяев. А вышли из театра Корша целой группой, потому что многие волостные депутаты побаивались шумных московских магазинов.

– Поздравляю, мадемуазель, первый экзамен на журналиста вы сдали, – улыбнулся Василий Иванович. – Сейчас вам предстоит второй, и я вам тут не помощник. «Смело гребите навстречу прекрасному против течения!..»

Молодые люди долго, до самого вечера водили волостных старшин по магазинам, подбирая не только то, что надо было купить, но и за приемлемые для крестьян цены. И блюдо для царского подарка удалось разыскать очень приличное: резное, отменной работы. Правда, стоило оно дороже собранных всем миром девятисот шестидесяти восьми рублей, но Ваня умудрился с глазу на глаз переговорить с хозяином, и тот ради такого случая согласился ровнехонько на спрятанную в сапоге сумму. Однако не без вздоха.

Потом они проводили довольных покупками волостных представителей к театру Корша, где долго и шумно прощались с ними, потому что всем хотелось в знак благодарности непременно пожать им руки и непременно – со всем чувством. А когда наконец прощание закончилось, условились с Ваней Каляевым, где встречаются следующим утром, и разошлись в разные стороны.

– Дядя Роман, с какими добрыми людьми я сегодня познакомилась! – с восторгом выпалила Надя, едва переступив порог.

И с подробностями изложила события этого необыкновенного и – верила – незабываемого дня.

– Дай тебе Бог, Надюша, не скоро разочароваться, – невесело улыбнулся Хомяков.

3

Дожди шли беспрестанно, будто не май стоял на дворе, а гнилой, холодный октябрь. Лужи сверкали на мостовых и тротуарах, уже не впитываясь в мокрую землю, было ветрено, сыро и промозгло.