1183 году убит по приказу собственного двоюродного дяди, императора Андроника I (1182–1185), в Византии с завидным постоянством начали появляться самозванцы Лже-Алексеи, поднимавшие восстания и боровшиеся за императорскую власть. Троих из них упоминает Никита Хониат. Так, например, Лже-Алексей I сумел заручиться поддержкой престарелого иконийского султана Кылыч-Арслана II (1156–1192) в царствование императора Исаака II Ангела (1185–1195). Самозванец получил от султана разрешение набирать добровольцев на турецкой территории, а затем во главе восьмитысячной армии сельджуков вторгся в Византию. Лже-Алексей I захватывал один город за другим до тех пор, пока не овладел замком Писса, где, будучи пьяным, был зарезан неким греческим священником. Его отрубленная голова была доставлена севастократору Алексею Ангелу, будущему императору.

Вскоре после убийства Лже-Алексея I в Пафлагонии объявился новый самозванец – Лже-Алексей II, который, однако, довольно быстро был разбит византийскими войсками, схвачен и казнен[160]. После переворота 1195 года, в результате которого на престол взошел Алексей III Ангел (1195–1203), во владениях сельджукского правителя Анкиры объявился очередной Лже-Алексей III родом из Киликии, также выдавший себя за убитого сына императора Мануила Комнина. Масштабы нового восстания были довольно внушительными, и самозванец с помощью сельджуков успешно захватывал все новые районы Малой Азии до тех пор, пока не был убит в результате заговора в крепости Цунгра[161].

Наконец, после свержения и ослепления в 1261 году юного никейского императора Иоанна IV Ласкаря (1258–1261) узурпатором Михаилом Палеологом[162], появился слепой самозванец Лже-Иоанн, который был провозглашен свергнутым императором Иоанном IV, поднял восстание в районе Трикоккии (Кошхисар) к юго-востоку от Никеи, а после поражения восставших бежал к сельджукам[163]. Об этих событиях рассказывает Георгий Пахимер в книге, посвященной царствованию императора Михаила VIII Палеолога (1259–1282).

Византийское самозванчество, вероятно, можно рассматривать в качестве своеобразной реакции общества на изменения византийской конституции в царствование Алексей Комнина, который пытался заменить древний римский принцип «избрания» или же «утверждения» императора сенатом и армией династическим принципом, принятым в королевствах Западной Европы. Если Анна Комнина невольно выступила на стороне древнего римского принципа «утверждения» императора – когда попыталась не допустить к престолу собственного брата, а потом свергнуть его, – то византийское общество в качестве нового средства борьбы за власть предложило самозванчество. Общество принимало династический принцип наследования с формальной точки зрения, но по-прежнему выдвигало из своей среды претендентов на престол, мнимо причисляя их теперь к правящей династии.

Вряд ли Ян Петр Сапега имел какое-либо представление об Анне Комниной и о византийском самозванчестве, однако в высшей степени любопытен сам факт публикации «Алексиады» – важнейшего свидетельства о самозванцах в византийской исторической литературе – именно тогда, когда польские магнаты повторяли стратегию Роберта Гвискара, хана Тугоркана и Владимира Мономаха, выдвигая лже-дмитриев и пытаясь овладеть русским престолом. Еще более поразительно то, какой безоглядной популярностью пользовались эти самозванцы у русских служилых людей. После окончания Смутного времени самозванцы появлялись в России с завидной регулярностью на протяжении всего XVII и XVIII веков. Впрочем, далеко не все из них играли действительно важную политическую роль. С этой точки зрения в высшей степен парадоксально то обстоятельство, что самозванчество вновь стало по настоящему серьезной угрозой для российского престола в эпоху императрицы Екатерины Великой – той самой императрицы, которая благодаря победам своих армий над турками превратила многовековые грезы православных греков об освобождении Константинополя в конкретный политический проект.

Казачий хорунжий войска Донского Емельян Пугачев, объявивший себя государем императором Петром Федоровичем и поднявший широкомасштабное восстание против центральной власти, вновь невольно напомнил тогда всей России, сколь разрушительным потенциалом обладает византийское самозванчество как политическое явление на русской почве. Кроме Емельяна Пугачева в царствование императрицы Екатерины Великой отличились и другие самозванцы, появление которых было скорее фарсом, чем трагедией, но которые изрядно тревожили императрицу. Здесь можно упомянуть знаменитую авантюристку княжну Тараканову, пользовавшуюся известным покровительством Карла Станислава Радзивилла – одного из Барских конфедератов, Безымянного узника Кегсгольмской крепости, выдававшего себя то ли за сына Екатерины Великой, то ли за мужа ее неизвестной дочери, заточенного при Екатерине и освобожденного ее внуком императором Александром I, и, наконец, Лже-Ивана VI Антоновича – Тимофея Ивановича Курдилова, пойманного в 1788 году.

Княжна Тараканова представляет собой специфический феномен дворянской культуры XVIII века и требует специального исследования. Что же касается Безымянного узника и особенно Лже-Ивана VI, подобные личности вовсе не были столь безобидны, сколь могло бы показаться на первый взгляд. Хотя настоящий Иван VI Антонович (1740–1764) и был объявлен императором в завещании императрицы Анны Иоанновны, однако это завещание очевидным образом игнорировало природные права детей императора Петра Великого, как, впрочем, игнорировал эти права и манифест о вступлении самой Анны Иоанновны на престол. Опираясь на естественный порядок престолонаследия, следует признать, что император Петр II, а затем императрица Елизавета Петровна безусловно имели больше прав на престол, нежели дочери царя Ивана V Алексеевича и их потомки. С этой точки зрения переворот 1741 года был не более чем восстановлением законных прав детей Петра Великого, а переворот 1762 года стал его своеобразным, но достаточно закономерным продолжением. Если император Петр III был внуком Петра Великого, но оказался неспособен царствовать в силу специфики своих личных качеств, кто же, как не его супруга, избранная в российские императрицы дочерью Петра Великого и ставшая матерью его правнука, призвана была взять бразды правления государством самим Провидением?

Однако психология самозванчества по сути своей иррациональна и игнорирует любые разумные принципы. Исходя из подобной психологии, если Елизавета, а затем Екатерина пришли к власти путем военного переворота, то на какие бы династические права они при этом ни опирались, всегда найдутся лихие люди, которые попытаются оспорить эти права посредством организации нового переворота. Убийство Ивана VI Антоновича в Шлиссельбургской крепости при попытке освобождения 16 июля 1764 года безусловно было следствием политической перестраховки Екатерины, но, если даже казак Емельян Пугачев, объявивший себя Петром III, чуть было не взял Казань, сложно представить, к каким политическим последствиям могло бы привести освобождение Ивана VI Антоновича поручиком В. Я. Мировичем и провозглашение этого несчастного потомка Ивана V марионеточным императором.

После издания императором Павлом I Указа о престолонаследии от 5 апреля 1797 года, новый просвещенный XIX век как будто более не оставлял места самозванчеству в русской политической жизни. Однако в следующем, XX столетии самозванчество видоизменилось и приобрело характер борьбы за диктатуру пролетариата, который в России еще только формировался как класс. Эта борьба велась теперь не под знаменем самозванного государя, как бывало в прежние века, а под знаменами самозванных «государей», которыми фактически стали большевистские вожди. Впрочем, история русской революции представляет собой специальную