— И правительница — герцогиня Маргарита Пармская, — добавил с жаром Эгмонт.

Оранский поднял руку:

— Дайте мне договорить, друзья! Инквизиция и новые епархии так тесно связаны между собою, что эти два вопроса не стоит и разъединять. Учреждение новых епархий — первый шаг к введению в Нидерландах кровавой испанской инквизиции. Новые епископы — те же инквизиторы.

Высокий, худощавый маркиз Берген дернул в раздражении орденскую цепь Золотого Руна и резко бросил:

— Кто смеет проливать кровь за религиозные убеждения? Духовенство призвано примирять, а не убивать.

— Нас хотят одурачить, изменив лишь название, а не сущность! — снова прогудел бас графа Горна. — Хитрая лисица Гранвелла писал недавно королю: «Нидерландский народ боится и не любит слова „инквизиция“. Так не лучше ли и не упоминать слово, которое не нравится?»

Крики негодования заглушили его голос. Монтиньи шепнул Оранскому:

— Народ волнуется. Мне рассказывали…

— Одну минуту, барон, — перебил его Оранский и, встав, громко произнес: — Друзья мои, о волнении народа вам может рассказать лучше всех человек, только что прошедший пешком всю страну.

Позвав слугу, принц приказал привести торговца, привезшего ему вчера письмо из гронингенского замка.

Войдя в зал, патер Габриэль поклонился. Он был все в том же темном суконном кафтане.

— Садитесь, прошу вас! — Оранский показал вошедшему на стул. — Вы бывали в разных городах страны. Расскажите их милостям, что вы видели и слышали в Нидерландах.

Патер Габриэль сел. Собравшиеся окружили его.

— Видел и слышал я так много, — сказал он просто, — что всего и не перескажешь сразу. Да и не все будет интересно таким знатным господам, каких я вижу перед собою. Скажу одно: Провинции волнуются, как море перед бурей.

— Что же так волнует Провинции? — подсел к нему Эгмонт. — Войска, так долго досаждавшие людям, ушли. Чем же недоволен теперь народ?

— Войска поступали незаконно, и народ надеялся, что закон защитит его. Но теперь народ считает, что сам закон стал незаконным, и потому народ не знает, где искать защиты.

— Закон стал «незаконным»?..

Все переглянулись.

— А как же? — продолжал Габриэль. — Те, кто призван быть пастырями стад людских, кровожадны, как волки, и сеют бурю.

— «Сеют бурю»… — повторил задумчиво Оранский.

— Да, ваша светлость. В Нидерландах исстари были свои гласные суды, где каждый мог открыто оправдаться с помощью защитника. Ныне же судебная власть отдана новым пришлым епископам, не знающим порядков страны. Они судят правого и виноватого по своему усмотрению, без защиты, тайно, по одному лишь подозрению или доносу. Жизнь и собственность людей в их руках. До народа давно уже доходили слухи о страшных казнях в Испании, о пытках, о кострах… А ныне и в Нидерландах стала свирепствовать эта чума. Тюрьмы переполнены, пытки и казни участились, загорелись костры. Инквизитор Петер Тительман переезжает из города в город, и путь его отмечен кровью и дымом. Вся вина казненных — лишь в домашних молитвах, в чтении Библии, Евангелия да в пении священных гимнов. Вот и здесь, в Брюсселе…

— Что в Брюсселе?.. — Маркиз Берген схватил его за руку. — Разве в Брюсселе кого-нибудь казнили?

— Не знаю, ваша милость, — пожал плечами Габриэль, — может, здесь что-нибудь иное… Я лишь вчера добрался сюда и ни в чем пока еще не разобрался. Только мне надо было передать письмо хозяйке одного кабачка, а я не то что хозяйки, а и кабачка не нашел на указанной улице. Кого ни спрашивал, все мнутся, вздыхают, отнекиваются, чего-то словно боятся. Так вот и ношу письмо при себе.

Он вынул из кармана сложенный лист бумаги. Оранский взял его и прочел написанный знакомым почерком адрес:

«В Брабант, в город Брюссель, на улицу Радостного въезда, что в квартале ткачей, в приходе Св. Женевьевы, хозяйке „Трех веселых челноков“, доброй матушке Франсуазе в собственные руки от слуги благородного рыцаря Рудольфа ван Гааля — Микэля сие послание с расположением и любовью».

— Я слышал об этом кабачке, — сказал Оранский. — Что же могло случиться с его хозяйкой?

— Боюсь и думать, ваша светлость… Говорят, это была очень хорошая женщина.

— Я пошлю людей узнать, в чем дело, — произнес Оранский и встал. — Благодарю вас, мой друг. Пройдите к дворецкому. Пусть он позаботится о вашем помещении и столе. Мы еще побеседуем с вами.

Патер Габриэль снова поклонился. Тревожный гул голосов проводил его до дверей.

Когда все ушли, Оранский поднялся снова в галерею.

Оранский любил этот час, когда закат розовил старые, потемневшие полотна и, точно из глубины времен, выступали ожившие лица его предков. Вот умерший в первой половине прошлого века граф Энгельберт I, получивший благодаря своей женитьбе на богатой наследнице рода Полаленов обширные брабантские сеньоральные владения Бреда и Гертрейденберг в Голландии. Вот его сын. Иоанн IV, игравший значительную роль еще при бургундском дворе. Вот Генрих Нассауский, внучатый племянник Иоанна, один из наставников императора Карла и знаменитый его полководец. А вот его сын от второго брака на принцессе Оранской, «кузен Ренэ» — самый крупный нидерландский вельможа. Он был штатгальтером[14] Голландии, Зеландии, Утрехта, Фрисландии и Гельдерна. Смертельно раненный при осаде одной крепости, он успел завещать все свои огромные владения и титул ему, Вильгельму, своему двоюродному брату, единственному родственнику мужского пола. Оранский задумался. Сможет ли он прославить свой род? Или тираническая рука испанского короля сломит его волю и затмит славу? Тогда его сыну, малолетнему Филиппу, получившему от рано умершей матери титул графа Бюрен, достанется лишь увядший венец былого величия…

Оранский прошел в свой кабинет. Там лежало письмо от его брата, Людвига Нассауского. Оно требовало решительного и немедленного ответа. Брат высказывал мысль, которая давно зародилась в голове у самого Оранского: укрепить свое положение новой женитьбой.

Между Нидерландами и испанским престолом началась великая борьба. «Сеют бурю»… Да, король Испании «посеял бурю», и кому-то придется пожать страшную жатву. Надо помешать порабощению страны, а главное — ее знати. Но испанский монарх слишком могуществен. Под его державой — полмира. Полмира может обрушиться на Нидерланды, на этот небольшой клочок земли, отвоеванный у моря сотнями лет упорного труда. Нужны союзники, сильные, верные союзники, которые должны быть прочно связаны с интересами Нидерландов. Кровный союз всегда считался самым надежным. Приобретение родственных связей кем-нибудь из видных нидерландцев с соседним владетельным государем могло бы дать именно таких союзников. Вот об этом-то и писал Людвиг Нассауский. Это-то и обдумывал Вильгельм Оранский.

Оба имели в виду одну и ту же невесту: Анну, племянницу курфюрста Августа и дочь знаменитого Морица Саксонского, заставившего когда-то «непобедимого» императора Карла бежать из-под Инсбрука. Брак с саксонской принцессой даст действительно могучих союзников. У этого брака есть как будто только одно препятствие — религия. Оранский — католик, Анна Саксонская — протестантка. Но и этот вопрос можно будет оговорить в брачном контракте. Сам Оранский мало придает значения богословским спорам.