Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ты пойдешь со мной, — решил англичанин. — Надо всегда уметь преодолевать себя».
В следующий раз, когда она завтракала у «Максима», «…вошел какой-то тип с револьвером и заставил всех поднять руки вверх. Вы поймете, почему после этого в течение тридцати лет я не бывала у «Максима».
Ах, эта Коко! Англичанин, заставлявший ее преодолеть себя, был, конечно, Бой Кейпел.
— Он прекрасно понимал меня, — говорила она. — Обращался со мной, как с ребенком. Он говорил: «Коко, если бы ты только перестала врать! Неужели не можешь говорить, как все люди? И откуда только ты берешь свои бредни?»
Из романов Пьера Декурселя, объяснила она 60 лет спустя.
Но вопросы, которые она вкладывала в уста Боя Кейпела, — не задавала ли она их сама себе: зачем лгать? Почему не рассказать правду? Я записал такой диалог Коко и Кейпела:
— Ведь ты выдумала эту историю, Коко! — протестовал Бой Кейпел.
— Я ее немного приукрасила, — призналась она.
— Лучше бы рассказала правду!
Может быть, теперь она и сама так думала, сама спрашивала себя об этом, но, рассказывая, вкладывала эти нотации в уста Кейпела. Ей случалось испытывать головокружение перед бездной, куда она сбросила десять лет жизни. Она говорила:
«Начиная с войны я размышляю гораздо больше, чем прежде. Раньше мне не хватало времени, я вечно спешила. Я также больше нуждалась во сне, чем сейчас. Была одержима всем, что предпринимала. Хотела забыть».
Забыть — что? Правда рвалась из глубины сердца на уста. Если бы я это сознавал, может быть, мне удалось убедить ее освободиться, исповедаться. Она спохватывалась:
«Я никогда точно не знала, что хочу забыть. Тогда, что бы за быть что-то, что, вероятно, преследовало меня, я пускалась в какое-нибудь новое дело».
Она еще колебалась, недолго, собственные слова растревожили ее:
«Забыть невозможно, это остается в подсознании, где все и происходит».
И наконец:
«Я спрашиваю себя, не стараешься ли ты попросту забыть, что живешь? Неизвестно. Это не формулируется достаточно отчетливо. Разве я человек беспокойный? Я охотно проводила бы целые дни на своем диване. Всегда была непозволительно ленива. Но во мне сидит потребность забыть, что я жива, потребность, которая заставляет меня суетиться, что-то делать, чтобы забыть, что я живу. Однако разве это не приятно — жить?»
Она останавливалась, как бы для того, чтобы акцентировать вопрос, в то же время не ожидая на него ответа. Она никогда его не ждала, за исключением тех случаев, конечно, если спрашивала, который час. Она говорила:
«Я провела такую насыщенную жизнь, мне всегда не хватало времени. Я всегда бежала».
Когда ее угнетала тоска — кем-я-стану? — она бежала так быстро (даже до того как начала делать шляпы), что плохо себя чувствовала. Среди возражений, выдвинутых Бальсаном и Кейпелом, когда она настаивала на магазине, фигурировало и ее слабое здо ро вье.
— У меня часто бывали обмороки, — говорила она.
Нервные припадки? Приступы досады? Она говорила:
«Однажды на скачках я упала в обморок три раза подряд. Пришла в себя в комнате, окруженная жокеями. Я слышала, как один господин объяснял Бою Кейпелу, что я пьяна. Такие вещи случаются только со мной.
Мы позавтракали у одного тренера из Мэзон-Лаффитта. Стало ли мне холодно? Теперь я чувствую себя лучше, чем в ту пору. У меня было тогда слишком много волнений, всяких историй, я жила слишком интенсивно. Нервы не выдерживали. И внезапно…
Я находилась рядом с одним господином, чья лошадь должна была бежать. И вдруг у меня возникло ощущение, что он очень быстро удаляется от меня! Ужасное ощущение! Я упала, успев подумать: так оно и есть, все кончено.
Потеряла сознание. Господин поднял меня и отнес в дамскую комнату. Я пришла в себя и услышала:
— Уйдите, дамы! Здесь не хватает воздуха, она придет в себя, если вы оставите ее в покое. Я сделаю все, что нужно.
Какая-то женщина кричала, что я должна выпить горячий ром. Мне протянули стакан. Я выпила и вышла, поблагодарив даму, которая заставила меня выпить ром. Сделала несколько шагов и снова упала, потеряв сознание.
Тогда меня отнесли в помещение, куда кладут раненых жокеев. И вот здесь, придя в себя, я услышала, как этот господин уверял, что я пьяна. Это привело меня в ярость. Бой Кейпел возражал:
— Не говорите глупости, месье, она никогда не пьет.
Это так и было, но господин уловил в моем дыхании запах рома.
— Она пьяна, она спит, — твердил он. — Спит, потому что пьяна, очень просто.
И он был прав. Я поняла, что пьяна. Когда открыла глаза и мне начали задавать вопросы, я не могла ответить, не знала, что сказать и сделала знак рукой, что не хочу говорить».
Почему она так подробно вспоминала об этих обмороках? Я слышал о них не один раз и, исключительный случай, без каких-либо вариантов. Она говорила:
«Будут говорить о нервах! В течение двух лет я не могла перейти улицу или войти в церковь. Тогда я перестала ходить к мессе, до этого бывала там из приличия. Я не могла высидеть на концерте.
Бой Кейпел вылечил меня, просто повторяя с редким терпением:
— Ну, упади в обморок!
Он все время выводил меня на люди:
— Я здесь, — говорил он. — С тобой ничего не может случиться. Падай в обморок, пока я здесь.
Меня много раз приносили домой без сознания. Это не были обычные женские обмороки. Я падала, глаза становились черными до… Думали, что умерла. Это длилось полчаса».
И заключала свой рассказ фразой, которая явно подчеркивала его важность:
«Когда я занялась Домом Шанель, я выздоровела».
С тех пор как она открыла шляпное ателье на авеню Габриэль, ее младшая сестра Антуанетт и молодая тетушка Адриенн работали вместе с ней. Они с трудом справлялись втроем, так успешно шло дело. Коко говорила:
«Для удачи не так уж много нужно. Я приехала в подходящий момент и знала нужных людей». И та же старая песня: «…Я все сделала с неведеньем ребенка».
Среди нужных людей друзья Этьена Бальсана: Морис и Робер де Нексон, маркиз де Шаваньяк, Жюль де Сен-Совер, но особенно молодая женщина, певица из Опера Комик Март Давелли[95].
Она пела Кармен, Тоску, была первой исполнительницей Навсикаи в опере Рейнальдо Ана[96]. Коко очень сблизилась со знаменитой певицей. Давелли была красоткой. Того же типа, что и Коко. На старых фотографиях их трудно различить. Тот же шарм, та же элегантность. Кто кому подражал? Те, кто их знал, утверждали, что понять это невозможно. Они вспоминают о них, как о стрекозе и муравье. Муравей — Коко. Это не заметно по их лицам. Март Давелли вышла замуж за сахарозаводчика Констана Сэ, впоследствии разорившегося, когда семейное дело потерпело крах. Она умерла в Американском госпитале в Париже в 1955-м — в год триумфального come-back Мадемуазель Шанель.