– Дурак! – Дашка привычно толкнула локтем в бок. – Скажешь тоже! Они лаковые были!

И тонкие, совершенно не зимние в своей нарядности, с чудовищно вытянутыми носами, стальной шпилькой, которая отчего-то напоминала Илье костыль, и подкладкой на куцем, скрипучем меху. Дашка их до января месяца носила, пока после очередной прогулки не слегла с ангиной, бронхитом и еще чем-то труднопроизносимым и сложноизлечимым.

– Мне они нравились, а ты, дуболом, ничего не понимал! И старуха тоже… Знаешь, как было? Открывает дверь, смотрит так, исподлобья, и громко зовет: «Юленька, к тебе пришли. Кто? Не знаю, но обувь у нее совершенно безвкусная».

Она даже всхлипнула от той давней, но, как оказалось, еще не изжитой обиды.

– Нет, потом вежливая стала… странная очень. В мужском костюме, в пиджаке, который размера на два больше, а сверху халат, барский, парчовый. Волосы короткие, завитые, уложены тщательно, но не крашеные. Все красили, даже наша соседка, которая синькой пользовалась, помнишь?

– Помню, – согласился Илья.

– А Юлькина бабка – нет. Волосы у нее были как… как не знаю, что… соль с перцем? Когда и русые, и седые? И лицо старое, но… но сухое такое, породистое, глянешь – остолбенеешь. А еще курила постоянно, вот я в квартиру вошла и поняла – курильщик живет, как папка, только еще больше, от дыма даже чихать хотелось, а она так дым из носа выпустила и говорит: «Проходите, Юленькина комната дальше по коридору».

Илья попытался представить себе старуху, но отчего-то не выходило.

– Юлька потом сказала, что она, ну бабка то есть, всегда такой была. Прикинь, она явно ненормальная, а Юлька с ней жила! И еще вторая, которая вроде как служанка, а вроде и нет, Юлька ее домоправительницей называла.

– Фрекен Бок?

– Что? А… а знаешь, да, похожа! Точно она, – Дашка даже вскочила. – Толстая или нет, скорее массивная, как… как этажерка! И в цветастом платье, которое длинное, но не до пола, а еще носки вязаные носила и тапки растоптанные. А волосы красила, в рыжий-рыжий…

– Как ты?

– Ну скажешь тоже! У меня натуральный, а у нее… ну как луковая шелуха, что ли? В общем, сразу видно, что крашеные. И в этакую башню составленные. А ходила медленно, важно так, и слышно было, что идет – пол скрипел. Я тогда не сразу поняла, отчего скрип, это Юлька объяснила, что чай несут… Я тогда еще позавидовала, глупая, что у Юльки и комната своя, и чай подают… А теперь вот, знаешь, я бы так не смогла жить. И чтобы одна совсем…

Она замолчала и молчала долго, покусывая губы, напряженно думая о чем-то своем, о чем говорить пока не желала. Илья не мешал, он тоже думал и тоже о своем, к примеру о том, что выпутаться из этой истории будет непросто, что не следовало вовсе приближаться к Юленьке и что с адвокатом поговорить бы надо, и с подругой Юлькиной, той самой, которая жениха отбила.

– Мы с ней еще раз встретились потом, с бабкой Юлькиной, она сама в университет пришла, уж не знаю зачем, потому что проблем с учебой у Юльки не возникало, она ж исполнительная… у Магды вот были, а у Юльки – нет. Ну да, у Магды как раз тогда и были проблемы. Да она вообще проблемная!

– Ты говорила.

Дашка кивнула.

– Мы в коридоре столкнулись, у деканата, старуха выходила, а декан наш, помнишь, я тебе рассказывала? Премерзкий тип был, а главное, что самолюбивый, скотина, аж до скрежета зубовного, прямо пуп земли. Я именно поэтому удивилась, что он с его-то пупизмом и перед старухой стелется, то с одной стороны забежит, то с другой, нагибается, в глаза заглядывает, а она ему едва ли не дымом в харю дышит. Прикинь? А со мной поздоровалась, поинтересовалась, как дела и почему больше не захожу…

– А ты?

– Соврала что-то. Только она сразу поняла, что вру, и еще посмеялась над этим. А декан наш ждал, пока она со мной наболтается. И потом к такси провожал… Бред, правда?

Не бред, скорее еще одна странность, которую, впрочем, можно объяснить логически. Все можно объяснить логически, даже то, что кто-то собак убивает.

– А еще Юльку никогда не трогали… никто не трогал… Ведь бывает, когда препод – сволочь конченная, как ни крутись, а поизмывается, попляшет на костях. Так ее такие обходили. И другие тоже… кроме Магды. И знаешь, я вот сейчас думаю… нет, глупость полная.

– Говори.

– Ну… Илья, и вправду глупость. Просто… вот если… короче, если Магда вдруг состарится, то она – вылитая Юлькина бабка станет. Может, поэтому та ее не отвадила? Как ты думаешь?

Дашка вдруг встрепенулась, прислушалась к чему-то и, приложив палец к губам, сказала:

– Я… я пойду, пожалуй. Домой пойду. А ты пока не высовывайся, ладно? Здесь тебя точно искать не станут.

В этом она была не права, здесь-то как раз и стали бы искать, но разубеждать сестру Илья не решился ни к чему ей лишние тревоги.

Здание, выбранное Вецким для больницы, впечатляло размерами. Некогда находившееся во владении купца первой гильдии Стяжникова, оно было добротным и громоздким с виду. Нарядные стены из белого кирпича, стрельчатые окна, двускатная крыша с блестящей черепицей. Кокетливая, нарядная колоколенка при крохотной церквушке, несколько домиков с тыльной стороны основного дома, хозяйственные постройки, парк…

– Вам нравится? Нет, конечно, не Москва и не Петербург, но близко, близко… да и публика здесь неизбалованная. – Иннокентий Николаевич сошел с дорожки и, нагнувшись, подобрал старый кленовый лист. – Ну да, следует привести в порядок парк, не говоря о газонах, зато внутри…

Внутри весьма прилично, лучше, чем я мог бы предположить, и эта удача, которой так гордится Вецкий, наполняет внезапным раздражением.

– Вот тут будет ваш кабинет, а тут – мой…

Его больше и удобнее. Смешно от собственной мелочности, и грустно, ведь не по сердцу мне это место, и темные тополя с блестящей шкурой, и жирная земля, уже кое-где проклюнувшаяся травой, по-весеннему яркой, зеленой. Не нравится гулкая пустота коридоров, обилие дверей и витающий в воздухе запах специй.

– К Пасхе откроемся, – радостно обещает Иннокентий Николаевич, и улыбается, и видно, что улыбка эта идет от сердца.

Клиника – его детище, его мечта. Правильная, наверное, ведь сколько ни думал я, как ни поворачивал предложение, которое все ж вынужден был принять, оно не становилось хуже. Напротив, было логичным и изящным, приводящим к равновесию желания и мои, и Софьины, и Вецкого…

Вот только мечта чужая. А у меня? О чем я мечтаю? Уж точно не о черном уголке двора, заслоненном рыжей башней колокольни.

– Жить вы можете прямо тут, в домике. Конечно, если хотите. Я просто подумал, что так вам удобнее будет. Нет, нет, Егор Ильич, если имеется желание, то и городскую квартиру подыщу в приличном районе, – он подчеркнул голосом слово «приличном», напоминая о той, брошенной комнатушке и ее владелице. Тонечка рыдала, по-театральному бурно, с заламыванием рук и отрепетированными причитаниями, в каковых мне слышались знакомые фразы диалогов всех брошенных героинь.